Переведен на венгерский, польский, румынский, сербскохорватский языки.
Впервые — «Комсомольская правда», 1959, 15 октября.
Впервые — «Литературная газета», 1954, 13 февраля.
Впервые — «Новый мир», 1954, № 4.
Переведен на китайский и венгерский языки.
Впервые — «Новый мир», 1958, № 12.
«Как раз ко времени действия повести относится историческое постановление сентябрьского Пленума ЦК КПСС 1953 года, ознаменовавшее целую эпоху в социалистическом земледелии. Все содержание повести как бы подтверждает своевременность, назревшую необходимость решений партии»[70], — писал Н. Замошкин («Отчасти сатирическая», «Москва», 1960, № 1). «Разностилье» повести критик признавал «неизбежным» при переключении с сатиры на «обычную повествовательную манеру» и нелегким для самого автора. Как достоинство Н. Замошкин отмечал, что «временами темпераментное, пристрастное в хорошем смысле слова произведение Г. Троепольского переходит и в лирическое повествование, полное чувства горечи и грусти»[71]. Беспощадно высмеивая Карлюка, писатель в то же время «немного и скорбит о гибели в этом существе человеческих задатков»[72]. (Заметим, что отмеченное критикой «непоследовательное» отношение автора к таким персонажам, как Самоваров и Болтушок, имеет в своей основе сходное горькое чувство.) К недостаткам повести Н. Замошкин относил «затянутость» действия в последних главах, тенденцию высмеивать само звание кандидата наук, а также то, что некоторые фигуры (Масловский, например) «очерчены лишь с одной производственно-профессиональной стороны»[73].
Иную точку зрения высказывал В. Назаренко в статье «О хорошем вкусе» («Звезда», 1959, № 3). Признавая допустимым сращение сатирических и несатирических элементов в художественном произведении, он видел недостаток повести в «определенных слабостях самих сатирических картин, которые потому не срастаются с остальным, что и сами по себе недостаточно жизненны»[74]. По мысли критика, само действие повести — борьба «положительных героев с самоочевидными прохвостами, захватившими какие-то места, какую-то власть в науке»[75],— «не может быть названо сатирическим»[76]. К тому же «учеба у Гоголя»[77] закончилась тем, что «заимствованный стиль начинает исподволь внушать читателю превратное мнение о неистребимости Карлюков, о тщетности борьбы с ними»[78]. Это весьма узкое представление о специфике сатиры и ее предмете, а также опасения рапповского толка насчет идеологической активности «заимствованного стиля» были в дальнейшем отвергнуты исследователями советской сатиры. Отмечалось, что поиски Троепольского «совпали с магистральным направлением советской сатиры, напряженно ищущей с середины 20-х годов путей синтетического изображения нашей действительности»[79] (Л. Ершов. «Советская сатирическая проза». М. — Л., «Худож. литература», 1966).
«Вещь написана с жаром, гневом…», — писал о «Кандидате наук» А. Т. Твардовский, высоко ценя сильные стороны повести и хлопоча о «доведении ее до читателя» (см. «Литературное обозрение», 1976, № 4, с. 104–105). Трудно укладываясь в какую-либо литературоведческую схему, «Кандидат наук» по сем день сохраняет живой смысл и общественное значение.
Повесть переведена на болгарский и польский языки.
Впервые — «Странный сон, или экзамен на здравый смысл. Рассказ старого агронома». — «Литература и жизнь», 1960, 9 октября. Рассказ продолжает и дополняет центральные идейные и нравственные мотивы «Кандидата наук».
Впервые — «Крокодил», 1958, № 32.
Впервые — «Крокодил», 1972, № 23. «Интервью» приурочено к 50-летию журнала.