У этих слов надежное обеспечение. Писателю Троепольскому не приходилось заниматься «изучением жизни». Он имел право и пошутить над коллегами: «Не представляю, как изучать восход солнца, если десять лет подряд писатель вставал позже восхода?»[40] «Горести и радости народа» не были фразой; это были и его, Троепольского, горести и радости, изведанные в тех же полях и тех же хатах, где работали и жили его друзья и будущие герои — колхозники, трактористы, председатели. За долгие годы общего труда, общей судьбы образовался у писателя немалый «запас добрых и честных людей»[41], да и позже он не уставал пополнять его.
Пока вхолостую кипели самоваровы и болтали болтушки, кто-то должен был и работать, даже за так, чтобы жизнь продолжалась. Троепольский не забыл этих людей, и мы узнали честнейшего Терентия Петровича, и конюха Макара Лучкова, уставшего от бесхозяйственности («конопли на путы не могут приобресть — из осоки вью путы… Свил нынче, а через три дня оно порвалось…»)[42], и безотказного бригадира Митрофана Каткова. Давние и верные друзья-охотники под шелест камышей на вольной воле вели свои беседы, и приоткрывались нам судьбы тракториста Алеши Русого, агронома и колхозного председателя Петра Михайловича Чумака, комбайнера Захара Макарыча Пушкаря, заведующего птицефермой Василия Кузьмича Крутикова, людей достойных, самостоятельных.
Даже в пору наибольшего увлечения сатирой Троепольский щедро населял свои книги именно такими людьми — трудовыми, честными, естественными. Он верил, что они, а не фальшивые и крикливые приживальщики из его галереи сатирических типов, составляют большинство. Но избранный жанр записок нередко приводил к эскизности, к очерковой беглости, основная сила художественной изобразительности тратилась на «антигероев». Даже перегудовские охотничьи тетради, сосредоточенные на людях из «запаса добрых и честных», схватив многие живые черты характеров, судеб, строя мыслей, не всегда представляли их с художественной завершенностью.
Но в целом писатель уверенно и убедительно восполнял правду о времени и жизни русского крестьянина в послевоенные годы. Он не обошел трудной судьбы Митьки Шмеля, поверив в нравственное возрождение этого деревенского парня. Не упустил он из виду и судьбу противоположную, благополучную, рассказав о чистой, нежной и смелой душе Сени Трошина, не подвластной никакой порче («У Крутого Яра»). Главная же мысль Троепольского о русском крестьянском характере воплотилась в «Митриче» (1955), одном из лучших рассказов писателя.
Митрич — фигура типическая, вобравшая главные тревоги и сомнения крестьянина-колхозника, их, можно сказать, историческое развитие. Человек он в общем-то обыкновенный, и если чем наделен более других, то — мужеством, самым нелегким, самым невидным, мужеством изо дня в день. «Не постой за кроху — и всего ломтя не станет»[43], — вот его мудрость, его упор. Он и будет стоять — за каждую кроху хлеба, правды, справедливости, здравого смысла.
Этот хмурый «беспощадный старик» не отведет плеча из-под самой тяжелой народной ноши, отдаст все, что имеет, родной земле, отечеству, но сохранит за собой право на сомнение. Его «сумлеваюсь»[44] звучит всякий раз, когда пути села, колхоза утрачивают ясность и здравость, когда верх берут недалекие, беззаботные люди.
Митрич не устрашится ни оскорблений, ни угроз, ни мрачных перспектив. И не потому он упорствует, что страдает его личный интерес, а из-за того, что ущемляют народный опыт, народное знание, не ценят ум народный. Лишь на время войны замирится Митрич с разными не очень-то располагающими к себе людьми и скажет: «Будет хлеб!.. Не сумлевайся!»[45]
Троепольский опустит быт Митрича и его семьи, обыденную жизнь, конкретную почву такого характера, но через рассказчика-свидетеля удостоверит полную правдивость этой истории и судьбы. В пору «великого перелома» встретит рассказчик Митрича у ночного костра и много лет спустя проводит его в последний путь.
И потому Митрич возникает не итогом обобщающей умственной работы, но живым, незабываемым человеком.
Писатель вспоминал этого основного, как бы осевого труженика деревни с беспредельным уважением, признательностью и гордостью. Митрич не совершил «ни одного героического поступка», но он «сделал все, что мог сделать»[46], чтобы продолжалась и брала свое ясная, разумная, трудовая жизнь.
Среди написанного Троепольским есть непритязательный документальный очерк «Легендарная быль» (1957). Это рассказ со слов участника событий о том, как одиннадцать бойцов знаменитого богучарского полка захватили в плен пехотный полк белых. Дерзкий, бесстрашный этот маневр, молодая доблесть революции, да и судьба Митрича, уходящая своими корнями в те же далекие дни, напоминали об истории. И писатель обратился к ней, свидетельствуя о сложном, драматическом десятилетии крестьянской жизни, что открывалось двадцать первым годом, когда бывший богучарец Андрей Вихров — так начинался роман «Чернозем» — возвращался в родное село.