Шел колхозный пастух по травам,
Словно к новым вершинам счастья!
- Ой, якши, балам! Ай, хорошо! Ай, хорошо!.. - зашелестело вокруг костра.
Улыбающиеся загорелые лица - и молодые и старые - добрыми глазами глядели на Чечек.
- Кто же тебя так научил, дочка? - спросил охотник Нуклай.
- В школе научили, - сказала Чечек. - Я теперь в русской школе учусь. В шестой класс перешла. Меня в пионеры приняли - вот красный галстук ношу!
- О, большим человеком будешь! Учись, дочка!
- А может, еще что знаешь? Расскажи нам!
- Не ленись, Чечек! - сказал дед Торбогош. - Повесели людей: у них гости редко бывают.
Чечек прочитала еще несколько стихотворений по-алтайски, прочитала "У лукоморья...", спела своим тоненьким голоском пионерскую песню, которую они разучивали в школе, рассказала про чудесное дерево - яблоню, - которое цветет розовыми цветами и на котором вырастают сладкие яблоки, и про школьный сад рассказала. Хотела уже и про "самого умного, самого доброго человека" рассказать, но... голубые глаза искоса взглянули на нее, насмешливый голос произнес: "Эх ты, бурундук!" - и Чечек смутилась... и умолкла.
- Ну, а еще, Чечек! - попросил кто-то.
- Нет, - сказала Чечек.
И, усевшись рядом с дедушкой, прижалась к его плечу. Вот если бы Кенскин был сейчас здесь! Как уже давно она его не видела! И как давно Маю не видела, и Эркелей, и Лиду...
Синяя ночь сгущалась вокруг костра. Все пропадало в этой синеве горы, деревья. Но еще отчетливее видны были лица людей, озаренные жарким, оранжевым пламенем костра, - коричневые, обветренные скуластые лица с набухшими веками и с узкими глазами, задумчиво глядевшими в огонь...
ШАМАН
На другой день, когда спала полуденная жара, дед Торбогош и Чечек подъезжали к стану своей бригады. Вдруг дед Торбогош придержал лошадь, прислушался.
- Ты что, дедушка? - улыбнулась Чечек. - Это трактор гудит, вон он идет по долине! А ты думал - это самолет?
Но дед Торбогош сделал ей знак замолчать. Лицо его вдруг потемнело. Чечек встревожилась и тоже стала слушать. И она услышала: вдалеке, там, где в солнечном мареве виднеются острые конусы аилов, глухо и раскатисто гудит большой бубен.
- Что это, дедушка, а? - спросила Чечек и, взглянув на его лицо, испугалась. - Дедушка, да что такое там?
- Что? - криво улыбнулся дед Торбогош. - Да вот что: шаманит кто-то!
Чечек сказала недоверчиво:
- Шаманит? Что ты, дедушка! А кто у нас будет шаманить?
- А все-таки шаманит, - угрюмо повторил дед Торбогош.
И вдруг, огрев своего Серого камчой, он сорвался и полетел к аилам. Дед Торбогош - партийный человек, разве он может допустить, чтобы к нему в бригаду ходили шаманы!..
Чечек едва поспевала за ним. Недалеко от аилов дед нагнал молодую Чейнеш, которая тоже спешила в стан. Дед Торбогош осадил коня.
- Что там такое? - грозно крикнул он. - Откуда взялось?
Чечек не слышала, что ответила Чейнеш, - Чечек проскакала мимо. У крайнего аила она соскочила с лошади и побежала туда, где глухо и яростно хохотал шаманский бубен.
И остановилась, не веря себе, не веря своим глазам: посреди стана, на широкой зеленой луговине, и в самом деле плясал шаман. Он плясал вокруг горящего костра, а кругом тесно стоял народ и безмолвно смотрел на его пляску. Шаман был страшен. Он бешено кружился у костра, что-то пел и выкрикивал хриплым, отрывистым голосом и косматой колотушкой с бряцающими железками бил в огромный бубен - в толстую, туго натянутую кожу. Косматые овчины разлетались на нем, словно вихрь, крутились и звенели вокруг него длинные ситцевые жгуты с бубенчиками на концах, на голове кивали и раскачивались белые перья орлана.
Чечек с испугом глядела то на шамана, то на людей, окружавших его. Почему сюда пришел шаман? Зачем он здесь пляшет? Почему люди не гонят его прочь, а смотрят спокойно и даже еще улыбаются?.. Старые женщины собрались здесь, девушки, ребятишки... И рабочие, видно, прибежали с покоса: вон около тайги стоят конные грабли и незавершенный стог. А вон и сам бригадир Иван Тызыяков стоит смотрит и тоже улыбается! А вон и бабушка Тарынчак стоит!.. Сколько страшных историй рассказывала она про этих шаманов: как они обманывали людей, как они раздирали лошадей на части - приносили жертвы богам... А боги-то и не могли никому сделать ни добра, ни зла! Пустые деревяшки были те боги!.. А теперь вот пришел этот шаман, и они опять его слушают! И она, Чечек, пионерка, будет тоже его слушать?..
Чечек ворвалась в круг и пронзительно закричала:
- Эй, ты зачем сюда пришел, страшный? Уходи отсюда! Опять явился! Вот еще!.. Дедушка Торбогош, иди скорее, давай гони его отсюда!.. Что же ты стоишь и ничего не говоришь, дедушка?!
Дружный смех покатился по толпе. Шаман весело подмигнул Чечек и запел еще громче. А какой-то незнакомый русский человек крикнул:
- Девочка, отойди, не мешай съемке!..
Чечек, слегка растерявшись, оглянулась по сторонам и, покраснев, как горный пион, со смущенной улыбкой попятилась из круга. Она только сейчас увидела тех самых людей, которые приезжали в поселок на легковой машине. Один из них - худощавый, с косматыми бровями - вертел ручку какого-то аппарата.
"А, так это кино снимают! - догадалась Чечек. - А только... почему шаман им пляшет?.."
Она пробралась к своей бабушке. Бабушка Тарынчак с улыбкой прижала к себе Чечек.
- Эзен, эзен, внучка! - сказала она. - Вот как ты на этого шамана накричала! Так и надо - гони его!
У бабушки Тарынчак смех такой добрый, что и Чечек засмеялась:
- Не смейся, не смейся, бабушка! Я на этих шаманов все равно глядеть не хочу, а их еще в кино снимают!..
Съемка кончилась. Худощавый человек закрыл свой аппарат. А шаман вдруг снял с себя косматую шубу, бубенчики, сдернул с головы черные космы с перьями и стал молодым алтайцем с гладкими блестящими волосами. Он, улыбаясь, вытер платком, вспотевшее лицо и сказал, весело поглядев на людей:
- Ну как, неплохо шаманил?
- Бабушка, это кто такой? - живо спросила Чечек.
А бабушка и сама глядела на него с недоумением: кто это такой?
- Это артист из Горно-Алтайского театра, - шепнула им молодая румяная Катерина, дочка бригадира. - Сюда снимать приехали.
- А почему сюда?
- Им надо старый Алтай в кино показать. А здесь как раз похоже кругом аилы стоят.