— А мне пока жить негде, — говорит Тося улыбаясь.
— Ничего, между небом и землей не будете. Хороших людей-то больше.
Хата Евсеича. На пороге Евсеич с собакой Найдой. Шуров и Тося подходят к хате.
— Э, знакомые люди! — приветливо встречает Евсеич. — А ну, Найда, здоровайся с гостями.
Собака поочередно подает лапу пришедшим.
— К вам, Евсеич. Квартирантку возьмете?
— Да батюшки мои! А почему и не взять? Возьмем.
— Ну, я пойду, Тося, — говорит Шуров. — Мне надо еще к Каткову в бригаду попасть.
Шуров подает Тосе руку. Она задерживает его руку в своей и говорит:
— Правда, хороших людей здесь больше.
Шуров уходит. Тося смотрит ему вслед.
Евсеич уходит в хату. Тося одна. Багровый закат. Тишина.
Шуров идет по улице. Ему встречается Алеша.
— Бегаешь? — спрашивает Шуров.
— Бегаю: на завтра наряд даю.
— Дал?
— Дал.
— Куда же теперь?
— Тосю не видели?
— А что?
— Квартиру ей нашел. Катков не возражает — к себе.
— У Евсеича устроилась.
— А-а… Ну, побегу, узнаю, как устроилась. Может, чего надо помочь.
Алеша быстро уходит. Шуров смотрит ему вслед и говорит:
— Ну и хорошо…
А весна входила в свои права…
Снег сошел. Река разлилась. Ребятишки устанавливают скворешню. Воскресный день. По улице идут девушки и парни. Поют песни. На крыльце у Евсеича — Тося, Алеша, Петя. Евсеич выходит на крыльцо и говорит:
— Денька через два начнем сеять. Кажись, все готово: семена, трактора, кони…
Мимо крыльца идет Терентий Петрович. Он остановился перед крыльцом. Он чуть-чуть подвыпивши.
— Мое вам почтение, хорошие люди! — обратился он к стоящим на крыльце. — С последним воскресеньем перед севом! Желаю вам добро отдохнуть!
— А ведь он чуть выпивши. Обязательно «в обход» пойдет! — восклицает Петя тихо, но весело.
Терентий Петрович удаляется.
— В какой «обход»? — спрашивает Тося.
— Бывает у него это раз в год, — отвечает за Петю Евсеич. — Так-то — человек не пьющий, но если выпьет, то держись! Тогда в «обход».
— Но! Будет дело! — кричит Петя и бежит в сторону Терентия Петровича.
— Пошли, Тося! — увлекает ее Алеша.
— Пошли! — весело говорит она.
Кто-то из молодежи крикнул:
— Терентий Петрович в обход пошел!
Молодежь бежит. Спешат и пожилые, и поодиночке.
Хата Гришки Хвата. Крепкие ворота на засове. По двору, на рыскале, бегает рыжий пес. Забор. Окна с наличниками. Видимо, хозяин живет богато. Терентий Петрович стоит против хаты. На отшибе от него группа колхозников, молодежи, ребятишек. Среди них Тося, Алеша Пшеничкин, Петя, Евсеич, Костя Клюев.
— Товарищи! — начал Терентий Петрович, обратившись к собравшимся. — Не такой уж я хороший человек и не такой уж вовсе плохой. Точно. Смелости не хватает у меня. Но когда выпью, то тогда… — он поднял палец вверх, покрутил им над головой. — Только тогда, товарищи, у меня ясность мысли и трезвость ума. Точно говорю! — Он снова повернулся лицом к хате и продолжает: — Здесь живет Григорий Егорович Хватов. Слухай, Гришка!
Двор Хвата. К забору прижался Хват. Лицо у него злобное. Слышится голос Терентия Петровича:
— Слухай, что скажу! Тебе поручили резать корову на общественное питание к посевной.
Гришка вздрогнул.
Терентий Петрович продолжает:
— А куда ты дел голову и ноги? Унес. Украл! Ты думаешь, голова и ноги пустяк? Три котла студня можно наварить для бригады, а ты слопал сам.
Все слушают с улыбкой. Только Евсеич и Шуров, стоящие в сторонке, серьезны и сосредоточены.
— Нет в тебе правды ни на грош. Точно говорю! Если ты понимаешь жизнь, ненасытная твоя утроба, то ты не должен тронуть ни единой колхозной соломинки, потому;— там общее достояние. А ты весь студень спер, рыжий леший. Бессовестный!
В группе молодежи смех. Шуров и Евсеич серьезны.
— Подлец Хват, — произносит Евсеич.
— Да… Одно слово — «хват», — говорит Шуров.
— Давно я хотел до тебя дойти, Гришка, да все недосуг. Слухай, что буду говорить дальше, — продолжает Терентий Петрович.
При этих словах Гришка выходит из калитки.
— Здорово, веселые люди! — говорит он угрюмо. — Что это Терентий стал тут?
— А кто его знает, — отвечает сразу несколько голосов.
— Выпил человек — спросу нет, — подтверждает Костя.
Терентий Петрович даже не оборачивается к Гришке, а продолжает стоять против хаты и говорить в ораторском тоне:
— У тебя, Гришка, корова-симменталка дает двенадцать кувшинов молока. Хоть и говоришь «пером не мажу, а лью под блин масло из чайника», но, промежду прочим, на твои двенадцать кувшинов плевать я хотел «с высоты востока, господи, слава тебе!», как поется у попа, — Терентий Петрович передохнул маленько. — Та-ак! А где ты такую породу схапал?