— Да тут отца родного забудешь, — смущенно поддерживает Терентий Петрович.
Тося смотрит на них, улыбается и спрашивает:
— Помирились?
— А мы не ругались, — говорит Костя.
— Милые бранятся — только тешатся, — говорит стоящий позади Шуров. (В горячем споре друзей никто и не заметил, как он подошел.)
Тося вздрогнула, смутилась. Шуров видит шарф на Земле. Шарф видят Терентий Петрович и Костя. Все трое идут к шарфу. Шуров несет его Тосе. Он подает ей шарф и говорит:
— Я все понимаю. Спасибо вам!
Скачет на коне Алеша.
Тося говорит весело:
— Алеша едет.
Шуров медленно отворачивается от Тоси, чтобы скрыть грустное выражение своего лица. Тося изменилась — веселости как не бывало: ей кажется, что Шуров о ней уже забыл.
— Не раньше как с обеда начнете здесь сев, — говорит Шуров Терентию Петровичу, который подходит к ним.
— Я и сам так думаю, с обеда, — поддерживает Терентий Петрович.
— Советуйтесь с Тосей.
— У-у! Молодчина! Точно говорю — молодчина! — тихо, но убежденно произносит Терентий Петрович, украдкой указывая на Тосю.
Костя один около трактора. Смотрит на Тосю и говорит:
— Вот какие девки-то бывают! Эх!
А во второй половине дня…
Солнце высоко. Агрегат Кости работает на полном ходу. На подножке одной сеялки — Терентий Петрович. На подножке другой — Тося и Евсеич.
На все это смотрит Шуров: он стоит среди поля. Лицо его сосредоточенно-радостно.
Кабинет Самоварова. Самоваров сидит в кресле и говорит, барабаня пальцами по стеклу:
— Ох уж этот Шуров! Вот он где мне! — и постучал по загривку. — По непаханой сеять! Ведь это же надо совсем дураком быть…
Он выходит в переднюю комнату, где сидит счетовод Херувимов. Тот работает сосредоточенно, не обращая внимания на Самоварова.
— Так, — говорит Самоваров. — Ты выписал мне все? Коров, лошадей, свиней, птицы разной, телят и тому подобно?
— Исполнил в точности! — восклицает Херувимов, не переставая, однако, улыбаться.
Самоваров берет из рук Херувимова бумажку и спрашивает подозрительно:
— Ты чего ухмыляешься? Тоже, наверно, жук!
— Никак нет, не жук. Херувимов Степан Петрович.
— То-то, Херувимов… Мм-да-а… Фамилия у тебя того… Ты не архиреем был, Архангелов?
— Херувимов, — поправляет тот.
— Один черт — все одно… Если кто спросит, пошел проверять в натуре эту сводку.
Херувимов остается один:
— Такого еще не было… Не будь Петра Кузьмича — пропали бы. А впрочем, этот долго не продержится — я-то уж знаю.
Кладовая. Самоваров входит и говорит кладовщику:
— Отпустишь Хватову продукцию… для меня.
— Чего отпустить?
— Ко-ко — двадцать.
Кладовщик понимающе откладывает яйца.
— Бе-бе — четыре кило, — добавляет Самоваров.
Кладовщик берет в руки баранину.
— Жж-жж… — жужжит Самоваров, — кило!
Кладовщик вырезает сотовый мед.
— Пока хватит, — заключает Самоваров. — Григорий Егорыч зайдет.
Улица перед правлением. Сигнал автомашины. Автомашина «Победа». Дверца открывается, в кабине Недошлепкин.
Самоваров выбегает из кладовой. Недошлепкин кричит ему:
— Сколько времени ждать?! — После этих слов Самоваров трусцой подбегает к машине. — Я двенадцать колхозов уже проверил за день. Оперативно надо! — наставляет Недошлепкин, не выходя из автомашины.
— Виноват, Маркел Карпыч! План животноводства продумывал.
— Вник?
— Вглубь.
— Хорошо. Сеешь?
— Сею.
— Плохо сеешь. Я у тебя тоже форсировал: там, где эта… девчонка.
— Спасибо за помощь, Маркел Карпыч.
— То-то же. Дисциплина как?
— Во! — показывает Самоваров большой палец.
— Процент людей в поле?
— Сто двадцать два и семь восьмых!
— Значит, порядок?
— Порядок.
— Значит, везешь?
— Везу.
— Сопротивление есть?
— Есть.
— Побеждаешь?
— Побеждаю.
— Та-ак. Ты того, нагнись-ка! — Самоваров наклоняет ухо, и Недошлепкин ему говорит: — Накинь-ка выполнение плана сева этим числом процентиков на пятнадцать лишнего. Район садится. Соображаешь?
— Все! И на двадцать можно. Потом досеем помаленьку, после окончания плана.
— Значит, прыгнем в областной сводке?
— Прыгнем.
— Всё?
— Всё!
— Поехал форсировать на полную высоту!
Недошлепкин тянет дверцу к себе, Самоваров — к себе.
— Нет, Маркел Карпыч, есть еще вопрос, — убедительно говорит Самоваров.