Гром аплодисментов то затихает, то усиливается вновь. Попов восторженно аплодирует. Недошлепкин отодвинулся со стулом назад и в сторону и таким манером скрылся от взглядов публики. С него пот ручьями. Он тоже аплодирует, но ладони не соприкасаются.
Терентий Петрович спустился по ступенькам. Зал притих. Попов говорит:
— На вопросы, поставленные товарищем Климцовым, постараюсь ответить в конце совещания. Его выступление — свидетельство глубокого понимания и поддержки народом решений нашей партии. Терентий Петрович поставил чрезвычайно важные вопросы. Но сейчас скажу от имени райкома партии одно: спасибо вам, Терентий Петрович! За правду спасибо! Райком партии вас поддержит. Мы решительно будем освобождаться от бюрократов в агротехнике.
Кабинет Попова. Попов за столом. Перед ним, съежившись, Недошлепкин. Попов говорит:
— Вы потеряли чувство ответственности. Изображали из себя районного бога, безгрешного и всемогущего… Да-а… Да что теперь говорить! Вот ваши документы. Решение бюро состоялось, новый председатель исполкома избран на сессии. Прощайте! — Он встал.
— Разгоните настоящие кадры, товарищ секретарь! — проговорил Недошлепкин вставая.
— Настоящие не разгоним.
Вдруг Недошлепкин изменился и гордо пошел к двери. Там, остановившись, он оборачивается к Попову и говорит:
— Я этого дела так не оставлю. Напишу в Москву — как вы подрываете авторитет руководящего состава.
Попов покачал головой.
— Эх-хе-хе! Ничему-то вы не научились.
В кабинет Попова входит Самоваров.
— А-а! — произносит Попов.
Не понимает этого восклицания Самоваров. Смущается. Достает «послание», кладет перед Иваном Ивановичем и говорит:
— Вот он… «манифест»!
Иван Иванович все время внимательно смотрит на Самоварова. Но когда начинает читать «послание», неожиданно хохочет до слез.
Самоваров в сторону, тихо:
— Либо умом рехнулся, либо тронулся мозгами. Чего смешного?
— И подпись-то, подпись-то ваша! — в изнеможении хохочет Иван Иванович. Наконец он успокаивается. Отходит к окну. Помрачнел. Спрашивает: — С этим и пришли?
— Да. Один подрыв. Мошенники и жулики оба бригадира. А подлей всех Шуров. Этот и под землей обманет. Снимать надо. Всех снимать! Согласовать пришел, поскольку товарища Недошлепкина… того…
Иван Иванович сел в кресло. Смотрит в середину стола и говорит, перебивая Самоварова:
— Нам колхозники доверяют всей душой. А мы? И как это вас рекомендовали, Самоваров, в председатели? Я здесь новый человек. Как? Кто?
— Недошлепкин… Признаю! — заныл Самоваров, почувствовав момент для признания. — Тяжело сознавать вину. Допустил ошибку! Каюсь!
— В который раз?
Самоваров жует губами. Попов продолжает:
— Видимо, столько было покаяний, сколько раз снимали?
— Гм… — произносит Самоваров.
— На вас насчитала ревизия три тысячи рублей. Растрата. Такие-то дела, Самоваров… Собрание завтра будем проводить… Будем рекомендовать… Шурова…
— Ка-ак? Агроном — председатель?! — встрепенулся Самоваров.
— Да, — отвечает Попов. — О вас же будем решать вопрос на бюро. Хорошего не предвижу. Видимо, будет суд.
Поле. Лесная полоса. Шуров и Евсеич идут вдоль полос. Шуров смотрит на буйные хлеба. Евсеич весело говорит:
— Хлеба-то, хлеба-то какие! И сушь нипочем!
Шуров восхищенно смотрит в поле, на лесную полосу и говорит:
— Семнадцать лет полосе-то. Хороша!
— С самого начала помню. Вот такусенькая была! — показывает ладонью от земли Евсеич.
Оба входят в лес.
— И лес Не тот, и люди не те стали, — говорит Шуров. Осматривает деревья. — Растут и растут все выше.
Вдруг лицо Евсеича резко меняется. Он остановился как вкопанный, снял кепку, мнет ее в руках и восклицает в тоске:
— Петр Кузьмич!
Мы видим два пня от свежесрубленных деревьев. Евсеич как-то сразу постарел, морщинки обозначились четко. Два пня сиротливо белеют среди полосы. Потянул легкий ветерок, ветви слегка зашуршали, будто жалуясь… И мы видим: капли сока, как слезы, текут из пня.
— Сук-кин сын! — произносит Евсеич в негодовании.
— Его работа, — мрачно говорит Шуров, — Больше некому.
Шуров стучит в калитку Хвата. Алеша рядом с ним. Залаяла собака, захлебываясь и надрываясь. Кто-то цыкнул на нее во дворе. Калитка открылась, и перед пришедшими стоит Гришка Хват. Он в недоумении переводит взгляд с одного на другого.