— Милости просим! — наконец говорит он, пропуская их во двор.
Огромный пес, такой же рыжий, как и хозяин, оскалив пасть, бегает вдоль протянутой через двор проволоки, на рыскале цепи.
— Уйми ты его, Хватов! — просит Шуров.
На крыльцо выходит Матильда и говорит:
— Здравствуйте! — но это звучит, как «уходите». — Чего же в хату не зовешь начальников? — Голос ее стал чуть приветливее: — Небось в хате и поговорить лучше. Заходите!
Во дворе колесо плужка с номерком и свежее сено люцерны. Шуров и Алеша обмениваются взглядами и всходят на крыльцо.
В хате Хват говорит жене:
— Собери закусить.
Та выходит в сени, а Хват за ней.
— Ну? — спрашивает тихонько Алеша.
— Подождем, что дальше будет, — шепчет Шуров. — Не бойся! По стопам Прохора Палыча в бутылку не полезу. У меня план.
Входит Хват. Он уже улыбается. Тяжело ступая и сотрясая телесами, вошла Матильда и засуетилась:
— Заведи пока патефон, Григорий Егорович! Выбери, какую покультурней.
Гришка заводит патефон, который сначала зашипел, а потом мы слышим романс в исполнении Леонида Утесова:
Игла запала в одной строке. Матильда стукнула по мембране деревянной ложкой, и игла проскочила дальше.
На столе — колбаса, огурцы и крупные ломти хлеба. Хват достает из-под кровати литровую посудину, заткнутую кукурузным початком, ставит ее на стол и садится сам, пододвинув стакан к себе.
— Самогон. Купил? — говорит Шуров, нюхая бутылку.
— Эти дела, как бы сказать, не покупаются, — почти равнодушно отвечает Хват.
— Своего изделия? — спрашивает Алеша.
Хват кивает головой.
— Крепкий? — спрашивает Шуров.
— Хорош! — улыбается деревянной улыбкой Хват.
— С выпивкой — потом. Сейчас давай, Григорий Егорович, поговорим о деле и… поставим точку. — Он ставит точку ручкой вилки на столе.
— Дак мы ж еще ни о каком деле не говорили, — возражает Хват.
— И стоит вам о пустяках разговаривать! — вмешивается Матильда, — Мы вечные труженики, а на него всякую мараль наводят. Пустяк какой-нибудь — бутылку рассыпанной пшеницы подберешь на дороге, а шуму на весь район. Да что это такое за мараль на нас такая! И всем колхозом, всем колхозом донимают! При старом председателе, при Прохоре Палыче, еще туда-сюда, а вас обвели всякие подхалимы, наклеветали на нас, и получается гольный прынцип друг на дружку. — Матильда входит в азарт и уже частит без передыху: — Мы только одни тут и культурные, а то все — темнота. Машка, кладовщица, со старым председателем путалась, Федорка за второго мужа вышла, Аниська сама сумасшедшая и дочь сумасшедшая, Акулька Культяпкина молоко с фермы таскала, а на нас мараль да прынцип, мараль да прынцип. Я ему сколько раз говорила, — указывает она на мужа, — сколько раз говорила: законы знаешь? Чего ты пугаешь статьями зря, без толку? Напиши в суд. В милиции у тебя знакомые есть, чего терпишь?
Шуров не выдерживает и перебивает ее:
— Послушайте, хозяйка! Дайте нам о деле поговорить!
Матильда в недоумении смотрит на него, но не сбавляет прыти:
— Вот вы все такие, все так: «Женщине — свободу, женщине — свободу», а как женщина в дело, так вы и слова не даете сказать. Извиняюсь! Женщина может сказать, что захочет и где захочет. Что? Только одной Домне и говорить можно? Скажи пожалуйста! — разводит она руками. — Член правления, акти-ив!
— Ну, нельзя же вам одной только и говорить, — не вытерпел и Алеша. — Вы вот высказались, а теперь наша очередь: так и будем по порядку, по-культурному.
Скрестив руки, Матильда прислонилась к припечку и замолчала.
— Итак, о деле, Григорий Егорович, — заторопился Шуров, — о деле…
— О каком таком деле? — недоверчиво спрашивает Хват.
Как из ушата холодной водой, Шуров окатил Хвата.
— Вот о каком: первое — люцерну, что накосил незаконно, привези в колхозный двор!
Гришка встает.
— Ай! — взвизгнула Матильда.
— Цыц! — обернулся к ней муж и задал вопрос Шурову: — Еще что?
— Колеса с плужков и ясепьки принеси в мастерскую.
— Еще что? — с озлоблением прохрипел Хват.
— А бутылку возьмем с собой, — заключает Шуров. — Придется ответить!
Гришка вышел из-за стола. Лицо приняло прежнее, внешне спокойное выражение, и только бровь чуть-чуть вздрагивает.
— Ну так как же? — говорит с усмешкой Шуров.
— Ничего такого не будет: не повезу. А бутылку возьмете — грабеж… Вас угощают, а вы… Эх вы! — он машет рукой и прислоняется к рекламе ТЭЖЭ. Люцерну — не докажете, ясеньки — не докажете, не пойманный — не вор. Купил — и все. Докажите!