Крики вдалеке. Дым. Горит хлеб! Бегут женщины. Одна из них вопит:
— И хлебушек наш ми-ила-ай!
Тревожно гудят все комбайны. Костя остановил комбайн и вместе с комбайнером смотрит на пожар. Дальний угол поля горит, мчатся машины, бегут люди. Едут Шуров и Катков на грузовой машине. Шуров стоит в кузове. Они обгоняют бегущих людей. Шуров кричит:
— Сто-ой! Куда! Назад! Косы, косы с собой! Косы-ы!!
А по полю слышится передача этого слова: косы! косы! Люди хватают косы, вскакивают в машину и едут к пожару.
Игнат на дороге. Машина наезжает почти на него, но он ни с места. Это не тот Игнат, которого мы знаем! Это волевой человек. И шофер, вначале злобно останавливающий машину, уже подчиняется взгляду Игната. Игнат говорит:
— Из какого колхоза?
— Маленкова.
— Мобилизую! Пожар. По комбайнам! Собрать огнетушители! — командует Игнат и садится в кабину.
Бешено мчится машина по стерне, по высокому хлебу, по полевой дороге. Подъезжает к комбайну. Игнат выскакивает из кабины, хватает огнетушитель и приказывает комбайнеру:
— Отогнать комбайн от хлеба на километр! Стоять! — и уезжает.
Пожар. Дым. Огонь. Крики. Косари впереди огня обкашивают косами горящий участок. Катков и Шуров почти у огня. Катков командует:
— Шире прокос! Шире!
Но пламя обжигает лица косарей. Язык огня вклинился в пшеницу: вот-вот он прорвется — и пропало все поле! Кажется, что спасти хлеб уже невозможно.
Шуров бросается к косарям:
— За мной! — Он выхватывает у женщины косу к забегает к клину огня. Он почти в огне косит, сваливая пшеницу в огонь. За ним ряд косарей, и среди них Гришка Хват. Женщины руками бросают скошенный хлеб ближе к огню. Катков косит, косит. Люди выбиваются из сил. И вдруг… Подъезжает автомашина. Игнат выскакивает из кузова, показывая огнетушитель, держит его высоко, кричит истошно:
— Огнетушители-и-и!
Катков хватает огнетушитель. Игнат хватает огнетушитель. Костя хватает огнетушитель. Игнат приказывает Каткову:
— Сбивай внизу. Клин сбивай! Какого черта! Вот так! Дава-ай! — Он оглядывается, видит — стоят косари и вне себя кричит: — Коси-ить! Коси-ить! Лентяи!
Фельдшер Семен Васильевич тоже косит, но у него получается плохо — хлеб не ложится в ряд, а путается, коса застревает. Терентий Петрович косит рядом с фельдшером, он видит неудачные старания фельдшера и показывает ему, как надо косить:
— Локоть за спину заноси! Локоть! И сбрасывай крюком! Вот так!.. Ага! Так, так!
У фельдшера уже немножко получается, и он благодарно оглянулся на Терентия Петровича.
Шуров косит, ведя за собой строй косарей. Огонь близко. Но… Порыв пламени! Шурова с двумя другими косарями окружает огонь. Те двое успевают выскочить, но Шуров еще и еще раз размахнул косой, поперхнулся, оглянулся, и… мы его не видим.
— Пропал!
— Пропа-ал!
— Петр Кузьмич!
— Петр Кузьмич пропал!
Все в растерянности. Ужас охватил людей: погиб человек — надежда колхоза!
Игнат добивает огнетушителем опасный клин огня. Он слышит возгласы — крики и вопли. Он бросил огнетушитель. Секунду соображает, бросается к брезенту, моментально набрасывает его на себя, закутавшись с головы до ног, и… исчезает в огне, там, где остался Шуров.
Наступила гробовая тишина. Все стоят как завороженные, освещенные пламенем. Только и слышен зловещий треск огня. И в этой жуткой тишине — вопль Домны:
— Игнатушка-а!
— Пропал Игнат! — схватился за голову Терентий Петрович, выпустив косу из рук.
Все снова кричат. Косари перехватили язык пламени: дальше хлеб уже не будет гореть.
— Пе-етр Кузьми-ич! — зовет Алеша.
Нет отклика. Дым застлал все. Женщины плачут.
В полосе догорающего пламени, в клубе дыма, возникает что-то бесформенное, но живое, завернутое брезентом: оно идет к нам. Брезент развертывается — это Игнат вышел из огня, прижав к себе Шурова. Все бросились к нему.
Одежда Шурова тлеет в нескольких местах. Он кашляет и ложится на солому навзничь. Семен Васильевич окатил Шурова водой из ведра. Шуров, тяжело дыша, поднимает голову и смотрит в сторону. С его точки зрения видно: «язык» пожара сбит. Огонь обкошен. Хлеб спасен!
Около Шурова — Алеша, Катков, Игнат и другие. Семен Васильевич слушает сердце Шурова. Игнат щиплет обгоревший край брови и говорит:
— Ишь ты! Прихватило бровку-то маненько.
Шуров вновь открывает глаза и обращается к Игнату:
— Игнат Прокофьевич!
— А?
— Спасибо…
И Катков говорит Игнату:
— Спасибо! От всего колхоза спасибо!
— Может, я и виноват-то: недоглядел, — отвечает Игнат скромно и в то же время с глубоким огорчением.