С небес все ярче брызжет охра, Долина облако спила. Прощай, зима! Беги! Намокла Твоя белесая спина.
Ее клюют капели звонко, Ты стерегись глядеть назад: С венком на голове девчонка Способна ослепить твой взгляд.
Беги, седая, без оглядки, Ты отгуляла на земле. Пусть белогрудые касатки На черной лепятся скале.
Вдоль городов, аулов, станций Беги, лишенная кольчуг. Льды тают, словно лики старцев, Когда неизлечим недуг.
Прощай! Не все твои седины Окрест достанутся ручью, Венчая горные вершины И буйно – голову мою!
ХМУРЫМ ЛЕТОМ
Абдурахман, ты помнишь лето, Когда сквозь ветреный простор Кидались тучи всего света На кручи соплеменных гор?
И дождь поля смывал на склонах, И превращались во врагов Потоки речек разъяренных И вышедших из берегов.
Вода по каменным уступам Стекала, яростно бурля. Вокруг изодранным тулупом Лежала взбухшая земля.
На маленьком аэроплане Летели мы через грозу. Подобно было рваной ране Ущелье каждое внизу.
Рванувшие рукой печали Железной выдержки кольцо, Как безъязыкие, молчали Мы, глядя бедствию в лицо.
Обвал гремел на небосклоне, Огонь метала высота. И на базальтовой ладони Мы приземлились в Тлярота.
Тут вышел к нам старик навстречу, Как из разверзнувшихся скал. И дождь, упав ему на плечи, К ногам в бессилии стекал.
Из-под бровей седых и хмурых Проклевывалась ясность дней, И двух оседланных каурых Он под уздцы держал коней.
И молвил, нас не утешая, Он, глянув молнии вослед: «Лиха напасть. Беда большая, Но все ж не худшая из бед».
Озерами казались лужи, И я решил его спросить: «А что для горцев может хуже Подобной непогоди быть?»
«Ее злодейство поправимо. И хуже для людей, когда Земляк их пролетает мимо, Не вспомнив отчего гнезда».
Кинжальный всполох отразился На стали кованых стремян. В седло вскочил и поклонился Ты старику, Абдурахман.
Под небом черным и лиловым Я видел в сумраке дождей, Как можешь ты душевным словом Мобилизовывать людей.
Хоть дьявольски они устали, Порыв их стал неодолим. Родимых гор ты был устами, А горы – мужеством твоим.
Гремели громы, как пророки, И сам с людьми кидался ты В осатанелые потоки, Чтоб на себе держать мосты.
Успех не заключался в чуде. Ты знал, не пряча слез в очах, Что лишь не каменные люди Его выносят на плечах.
И родины шептал я имя И обращался к ней с мольбой: «Доверь устами быть твоими, Ты, ставшая моей судьбой».
ЗА ВАС!
В застольной компании людной, Отбросив торжественный слог, Вздымаю, как будто бы лунный, Я бычий вместительный рог.
В нем дар виноградников древний, Веселья шипучего дар. В рубиновых каплях полдневный Долин откликается жар.
И, чествуя солнце в зените И славу воздав погребам, Вы к огненным каплям прильните, Как будто бы к женским губам.
А может, к столу не из бочек Нацежено это вино, А было добыто из строчек, Меня опьянивших давно.
Поймите, коль пьете не разом, А с чувством, как я его пил, Что холоден старцев в нем разум И пламенен юности пыл.
Сошлись, соблюдая обычай. И наши гремят имена, И рог возвышается бычий, Что красного полон вина.
И годы встают за плечами, И жизни я дань отдаю. Поднять этот рог завещали Солдаты, что пали в бою.
К моей он прижался ладони, Как месяца лунного брат, А рядом крылатые кони По горным вершинам летят.
Пусть литься в глаза мои будет Тепло человеческих глаз. Вы так удивительны, люди, Я пью, дорогие, за вас!
ПАМЯТИ НАРОДНОГО АРТИСТА БАСИРА ИНУСИЛОВА
Мой друг Басир, что ты наделал, милый? Зачем нам причинил такую боль? Встань поскорее, выйди из могилы, Тебе не подобает эта роль.
Ты не однажды умирал, бывало, И в смерть твою не мог не верить зал, Но гром оваций этого же зала Тебя опять из мертвых воскрешал.
Идет спектакль. На заднем плане горы. Я – только зритель, но в моей груди Волнуется помощник режиссера И шепчет: «Инусилов, выходи».
Но не сыграть тебе в любимой драме Ни нынче вечером, ни через год, Не вырваться тебе: могильный камень Сильнее сцены, что тебя зовет.
Сегодня упадет другой влюбленный, Взойдет другой правитель на престол. А ты без репетиций и прогонов, На горе нам, в другую роль вошел.
Кто автор пьесы, действие которой Выходит из привычных нам границ И убивает навсегда актеров, А не всего лишь действующих лиц?
И занавес упал неколебимый. Гремел оркестр, и молчал суфлер, Ты прочь ушел без парика, без грима, В простой одежде уроженца гор.
Мавр может уходить, он сделал дело И навсегда погиб в последний раз, И сразу же па сцене опустело, И грустно замер зал, и свет погас.
Мой друг Басир, что ты наделал, милый? Зачем нам причинил такую боль? Встань поскорее, выйди из могилы, Тебе не подобает эта роль.
Мне оправданья нет и нет спасенья. Но, милая моя, моя сестра, Прости меня за гнев и оскорбленье, Которое нанес тебе вчера.
Я заклинаю, если только можешь, Прости меня. Случается подчас, Что человек другой, со мной не схожий, В мое нутро вселяется на час.
И тот, другой, – жестокий, грубый, пьяный, – Бывает неразумен и смешон. Но он в меня вселяется незваный, И в нашей схватке побеждает он.
И я тогда все делаю иначе, Мне самому невыносимо с ним. В тот час я, зрячий, становлюсь незрячим, В тот час я, чуткий, становлюсь глухим.
При нем я сам собою не бываю И плохо понимаю, что творю, Стихи и песни – все я забываю, Не слышу ничего, что говорю.
Вчера свинцом в мои он влился жилы И все застлал тяжелой пеленой. Мне страшно вспоминать, что говорил он И что он делал, называясь мной.
Я силой прогонять его пытался, Но, преступая грань добра и зла, Он злился, он бранился, он смеялся И прочь исчез, как только ты ушла.
Я за тобой бежал, кричал. Что толку? Ты уходила, не оборотясь, Оставив на полу моем заколку И на душе раскаянье и грязь.
Мне оправданья нет и нет спасенья, Но ты прости меня, моя сестра, За униженье и за оскорбленье, За все, что сделал мои двойник вчера.
НОВАЯ ВСТРЕЧА
У ЦУМАДИНСКОЙ РЕКИ
Окутались сумраком дали, Бегут по реке огоньки. Мы тихо коней расседлали И сели на берег реки.
А ночь приближалась все ближе, Таинственных звуков полна. Сады и аульские крыши Во тьму погрузила она.
Звезда за звездою летела… Заснуть бы, да только невмочь. Вдруг девушка рядом запела, И песни наполнили ночь.
О, как они нежно звучали, От первой строки до конца! О, сколько в них было печали, О, как в них любили сердца!
И молча у горной речушки Старик, поседевший давно, Нам лил в деревянные кружки Полночного цвета вино.
А в песни врывались свирели, Черешня цвела у окна. От песни мы все захмелели, А в кружки смотрелась луна.
И снились мне черные косы. И видел я, будто во сне, Как горец, минуя утесы, К любимой летит на коне.
А девушка пела про вьюгу, Про то, как два красных цветка Тянулись в долине друг к другу, Но их разделяла река.
Про то, как два сердца когда-то Тянулись друг к другу с весны, Да были по воле адата Печальной судьбой сражены.
Глотали мы каждое слово, На девушку глядя сквозь тьму. И счастья, казалось, иного Не нужно из нас никому.
А девушка пела и пела… И я не заметил средь гор, Как утро рукой своей белой Зажгло на востоке костер.
И мы любовались собою И чем-то гордились, когда На конях знакомой тропою Въезжали в аул Цумада…
И больно порой мне, ей-богу, Когда я встречаю людей, Что выше подняться не могут Своих обмелевших страстей.
Но если я вспомню при этом Ту ночь, что забыть мне нельзя, Душа озарится рассветом И боль утихает моя.
И город становится шире, И вижу друзей я кругом… Как много хорошего в мире, Как много красивого в нем!
Мой старший брат, солдат, а не наиб, В лихом бою над Волгою погиб. Старуха мать в печали и тоске Поныне ходит в траурном платке.