НА СМЕРТЬ МОЛОДОГО ПОЭТА РАДЖАБОВА
Подснежник – вешний вестник, первоцвет – Был инеем внезапно опален… Регламент твоей жизни, Магомед, – Каким коротким оказался он!
В ветвях – гнездо покинувший – птенец Впервые спел!.. И – камнем был убит. На горной тропке молодой поэт Лишь показался – был недугом сбит…
В тебя поверил я… И горько мне – Как быстро ты, поэт, сошел с трибуны! И на больничной койке, в тишине, Ты умер, отпустив пандура струны…
Но встретился я с песнею одной, С твоею главной – созданной любовью: Сложил ее ты матери родной, Когда стояла смерть у изголовья.
Вторые песни были – на бегу Рассыпаны, разбиты, недопеты, – Как бы следы оленя на снегу, Подстреленного, скрывшегося где-то…
И третьи песни ты унес во тьму – О пылкости, о страсти, о томленье… Мол, в землю уходящему – к чему Здесь на земле любовное горенье?..
Но в память первой песни – той, одной, О матери – в стремлении едином Весь Дагестан мой, как отец родной, Тебя сегодня называет сыном.
И женщина скорбящая сюда К тебе приходит и зимой и летом. И над могилой так молчит всегда, Как будто внемлет песням недопетым.
…Регламент твоей жизни, Магомед, Как мал! Как быстро он сошел на нет!..
МАРИЯ
Я руку твою поцелую без спросу, И, знай, я того никогда не забуду, Мария родная, как ты в Кахабросо С зарею пришла на могилу Махмуда.
Как ты на отрогах, Махмудом воспетых, Цветов набрала и его навестила, И как ты слезу пролила над поэтом, Склонясь над его обветшалой могилой.
А дни его были – Мария, послушай! – Печальнее песен любви безответной. Он, горец, отдавший любви свою душу, Бродил меж утесов во мгле предрассветной.
Лишь турам он мог свое горе поведать… И жизнь его гасла и кончилась, прежде Чем обнял он ту, что несла ему беды, В груди не оставив ни места надежде…
Не понятый ею – в заоблачных высях Он был погребен под тяжелой плитою, Где имя сыновнее горестно высек Отец безутешный, что стал сиротою…
А после собрал он все песни Махмуда И сжег в очаге их порою ночною Все беды-напасти, мол, были отсюда, Всему вы виною, всему вы виною…
Но разве забудут и люди и скалы Те песни, что сердцем пылающим спеты? Но разве любовь, что легендою стала, Умрет оттого, что не стало поэта?
Я плакал, когда, на пандуре играя, Их пели в ауле, печалью томимы, И сердце мое застонало, внимая Стихам, что с Карпат посылал он любимой.
Мария родная, скажу тебе сразу: Уж так эго вышло – хочу повиниться, – Что я не бывал в Кахабросо ни разу, Священной могиле не смог поклониться…
А ты – ты жилище его посетила, Из дальней Москвы прилетев к нашим скалам, Цветы на могиле его посадила На вечную память и старым и малым.
Мария, Марьям, твою руку без спросу Целую… Слезы я твоей не забуду, Упавшей на камень седой в Кахабросо… Марьям, наконец-то пришла ты к Махмуду!..
УТРЕННЯЯ ГИМНАСТИКА
Встаньте, потянитесь не спеша, Глубоко вдохните утром ранним… Болен мир – как тело и душа, – Если вдруг не ладится с дыханьем…
Глубоко вдохните – через нос, – Пусть в хурджуны легких льется воздух. А потом, поставив ноги врозь, Выдохните: это очень просто.
Ведь дыханье – это жизни свет Для людей, для мира и для дела; И для песен – тоже жизни нет Без него! – как для души и тела.
Жизнь идет в заботах и трудах, В долгих днях, тяжелых и непраздных, Задыхаясь, с пеной на губах От соревнований самых разных.
Времени – оно в обрез у нас – Не хватает, чтоб обнять любимых… Люди, вспоминайте хоть подчас: Вдох и выдох нам необходимы!
Воевали мы еще вчера, Очень долго раны зарастают… Видеть звезды, греться у костра – Времени пока что не хватает.
Состязаясь в беге по прямой И на скорость по большому кругу, Вы совет не забывайте мой: Вдох и выдох! – повторять друг другу…
Раз, два, три, четыре… Шире грудь, Шаг вперед и руки поднимите, – Вдох и выдох!.. Отправляясь в путь, Глубоко и правильно дышите –
Чтобы ровно мира пульс всегда Бился – как часы, – без перебоя… …То, что вдох без выдоха – беда! – Не мешает помнить нам с тобою…
Раз, два, три!.. И – новых сил прилив! С миром на руках беги по свету, На плечи историю взвалив, Трижды обогни бегом планету.
На волнах морских зажги огонь И, сорвав с небес, зарей отмытых, Звезды – положи их на ладонь!.. Вдох и выдох… Вдох и выдох… Вдох и выдох…
ДОЖДЬ В ДИЛИЖАНЕ
В холмах – на солнцепеке и в тени – Коттеджи композиторов таятся. Деревья в окна заглянуть стремятся – Уж очень любопытные они!
Труба и флейта. Скрипка и рояль. Весь воздух здесь мелодией пронизан. Родится радость вон под тем карнизом, За тем окном рождается печаль.
Струятся между трав путем своим Повсюду звуки, сказочные звуки… Как телеграммы – средство от разлуки – От сердца к сердцу, от одних к другим.
Вот – радость в честь рожденья сыновей. А вот – тревога за подросших дочек… Мелодии не нужен переводчик, Она понятна сущностью своей.
Ожгли траву палящие лучи… Красавице подобна чернобровой Армения… Над красотой суровой, О дивная симфония, звучи!
Порою взаперти – ночь ото дня Не отличить готовы ненароком… Здесь каждый в своем творчестве высоком – Отдельная держава для меня.
Но, услыхав неповторимый звон Мелодии иной – свою работу Забыв, вдруг высыпали все без счету На все балконы с четырех сторон.
И, двери и окошки растворив, Той музыке внимали и молчали: Над Дилижаном моросил вначале, А после – ливнем хлынул тот мотив.
Дождь вниз бросался с крыш по желобам, Деревья он омыл живою влагой… С каким весельем, радостью, отвагой Мелодия врывалась в души к нам.
Вот каждую дождинку, как дитя, Севан к груди широкой прижимает, Ручьи пути привычные ломают, В долину сломя голову летя…
В коттеджах Дилижана – тишина: Творцы умолкли все в благоговенье, Природы силу ощутив в мгновенье И власть, что ей над музыкой дана.
В ГОСТЯХ У МАРТИРОСА САРЬЯНА
Там – Арарат, у края, у черты, А здесь – Севан, в столетиях воспетый. И между ними славный мастер – ты, Ты – повелитель синевы и света.
За Араратом – скорбь далеких дней, А гордость – здесь, на берегу Севана. И ты – как всадник между двух коней, Рукам твоим покорных без обмана.
Одной рукою ты прижал к груди Армению родную. А другая Протянута вперед… Там, впереди, Земля иная, тоже дорогая…
Передо мною – сена тяжкий воз Навьючен на худую спину мула. Хотя поля уж прихватил мороз – Весна тот воз нам заново вернула.
Задерживаю восхищенный взор На персиянке под неплотной шалью… О сколько миновало лет с тех пор – Она все молода за этой далью!..
И аравийской пальмы красота Лишь славной кисти мастера подвластна: Сохранена на белизне холста, Свежа та пальма так же и прекрасна.
Вот замираю я средь тишины: Три возраста. Три женские портрета. Все три – твоей единственной жены. (Сперва-то я не так воспринял это…)
Так пребывал я у тебя в дому С Востоком в соприкосновенье странном… Беседуя с носящими чалму, Бредя в песках с верблюжьим караваном.
Хоть старое и новое видал В различном сочетанье и сплетенье. Признаюсь: я Армении не знал Такой – какой ее твой создал гений.