Здесь все больны одной болезнью: Как справедливость отыскать? Она – как птица и как песня: Схватил – да вырвалась опять…
Одной идеей одержимы, Хоть к переменам склонен век… Не все на свете разрешимо – Не тает прошлогодний снег…
Да где же, где же правда эта? Я сам найти ее хочу… Ловлю ее, бродя по свету, Никак за хвост не ухвачу.
За ней гонюсь… Она хохочет: Да не было меня и нет! Пойми, напрасно всякий хочет Меня поймать, напасть на след…
А если буду – только малость: Тропа пойдет и вкривь и вкось… Ты погляди, что с теми сталось, Кому узнать меня пришлось.
Последуй моему совету: Лови высоких звезд огни, Не плачь, не жалуйся, не сетуй – Сядь у реки и отдохни…
…Я сел. Вгляделся в даль – и вижу: (Такой ей, верно, быть в веках!) Вот Патимат, она все ближе, С ребенком малым на руках…
И я шепчу себе: на свете Есть справедливость – назови Ее хоть счастьем: солнце, ветер, Дар жизни и тепло любви.
Отец твоей песни та мысль, без которой – пропасть: Не в наших горах ли она пребывала вначале? Мать песни твоей – вековечная нежность и страсть: Поют журавли не о том ли в минуты печали?
Ее сыновья – безоглядная смелость и честь: На белых конях, поглядите, сидят не они ли? У песни твоей – красота и достоинство есть, Они ее дочери: лани на скалах застыли…
И жизнь твоей песни – лишь правда, слышна и тиха, А лживое слово – не слово, а просто труха.
Снег, как бы слезы твои ни текли, Не убеждай, что весна наступила: Щебета тысячи птиц не хватило, Чтоб перечислить болезни земли…
Как бы рогами ни рыли быки Черную землю, но только нимало Не убедят, что зима миновала Всем календарным делам вопреки.
Как рассказать о недугах любви? – Жизни на это порой не хватает… Но все равно: снег темнеет и тает… Птицы, молчите! Весна, не зови!
На протяженье долгих-долгих лет Изобразить хотел я эти скалы… Но, видимо, мне красок не хватало, – Я так и не напал на верный след
Великой тайны, что зовут искусством… Но все же по уменью своему Я разделить пытался свет и тьму, Охваченный необоримым чувством.
И три наброска оставляю я: Вот первый – красоты изображенье… Я верю, есть в нем сила притяженья: Мой Дагестан родной, любовь моя.
Второй набросок: мужество, отвага, А имя то же: гордый Дагестан. Ночная мгла, предутренний туман, На скалах шрамы, и без них – ни шага.
Печаль моя – вот третий мой набросок: Еще бандиты не перевелись У нас в горах, – твою терзают высь, Мой Дагестан, утесы в горьких росах.
Хоть тайны мастерства не разрешу – Всю жизнь я Дагестан изображаю, Свою работу все не завершаю И знаю, что ее не завершу.
В БОЛЬНИЦЕ
В темном, как копирка, кабинете, В помощи нуждаясь и в совете, Распознать стремясь болезнь свою, Перед аппаратом я стою.
Врач мне говорит: «Больной, дышите!» И потом: «Дыханье задержите До тех пор, пока я не скажу…» То дышу я, то я не дышу…
Сердца ритм ослаблен и нарушен, Да недуг мой все не обнаружен. И хоть мне желают всяких благ, Не уловят боль мою никак…
Как и я, земля моя родная, Под рентгеном ежишься, больная… Пронизали и тебя лучи, У экрана – разные врачи…
Пульс твой бьется то слышней, то глуше. Говорит один: вдохни поглубже… А другой: дыханье затаи… Как болезни распознать твои?
Третий вновь: глубокий сделай вдох!.. Разберешься ль, кто хорош, кто плох? – Если ты и в гуле и в тиши Слышишь: то – дыши, то – не дыши.
Не дыши – и не сочти за труд… А лекарства все не подберут. На экране же – тревожный знак: Раны не рубцуются никак.
ПОСТАВИМ ПАМЯТНИК
Давайте памятник поставим Всем пересохшим родникам И вырубленный лес восславим, Воздавши честь былым векам.
И кладбищами обозначим Мы водопады в дебрях гор, По каплям канувшим поплачем Недавно сгинувших озер.
Могилы выроем – чего там! – Без колебаний, поскорей Реке, что сделалась болотом, А также – совести своей.
И выразим вершине горной Сочувствие от всей души, Где снег ложится только черный, С небес слетающий в тиши.
Поплачем по последней капле Потока, что сорвался вниз, По брошенной отцовской сакле, Где ветви намертво сплелись…
Как зеркало блестящей далью Твоей, мой Каспий, сколько раз Разбойники овладевали И разбивали в черный час.
Твое раскалывали чрево, Безжалостно пускали кровь… В бессилье праведного гнева Ты волновался вновь и вновь.
Большую рыбу пожалеем, – Ей к р а с н о ю не зваться впредь. Птиц перелетных пожалеем – Они боятся к нам лететь…
Помянем, им воздав сторицей, Коней убитых, племенных, И увезенных за границу… Как возместить утрату их?
Давайте памятник поставим Охотникам и, кликнув клич, Стрелков-добытчиков прославим, В горах не упустивших дичь.
Давайте памятник построим Молитве, песне, языку, Забытым мастерам, героям И амузгинскому клинку.
Давайте вспомним, бросив вызов Всем сочинителям чудес, Залив, что в Аграхане высох, И у Самура мертвый лес…
Какой Ермолов иль Паскевич Воздвиг завод, несущий яд?.. Грустнее не встречал я зрелищ, Чем зараженный виноград…
Поставим памятник убитым Годам и дням – не на войне, А на собраниях, открытых Пустой трескучей болтовне…
А может быть, еще не поздно Всем на защиту встать стеной? Над высью гор очистить звезды От черной накипи земной?..
Все силы, всю любовь, весь разум Собрать, чтоб с солнца снять нагар, Чтоб свод небесный над Кавказом Сиял, омытый, миру в дар…
Я РЕДКИЙ ГОСТЬ В РОДНОМ АУЛЕ
Стал редким гостем я в родном ауле: Приехал, огляделся и исчез: Спешу, спешу назад… Не потому ли, Что остается времени в обрез?
И сколько б ни слеталось приглашений, И как ни зазывала бы зурна, Мне свадебных не надо угощений, Я свою долю получил сполна.
Аул отцовский навещаю редко… Но если вдруг зовет меня беда, Переломилась родовая ветка – Без проволочек я спешу туда.
И горы мне по-прежнему желанны, И узнают меня наверняка, Болят незаживающие раны, Уходят чьи-то души в облака…
И захожу я к старому соседу: – Али, ты как?.. – Да ничего пока… – Течет неторопливая беседа, Как медленная полная река.
– Что ж, дни мои, конечно, сочтены… Но не о том… Меня другое мучит: Ведь наши дети взрослые больны, Не знаю, что их разуму научит.
Им, образованным, не до адатов… Аул – пустой. Вблизи – аэродром. И парни прочь летят, Расул Гамзатов, Оставив горы и родимый дом.
И забывают возвратиться птицы, И оседают где-то вдалеке… А если уж решают возвратиться – Чирикают на птичьем языке.
Тебя хоть редко, да могу я встретить, Расул, спасибо, что хранишь родство. А вот твои в Цада бывают дети? Поют ли песни деда своего?..
Мужчин осталось мало по соседству, Умеющих орудовать косой, Тех, кто на ишака садился в детстве И умывался утренней росой…
Другие, повзрослев, не задержались В ауле, устремились кто куда… Исчезли – разлетелись, разбежались, Разъехались – и скрылись без следа.
И девушки стремятся в институты, И запросто родной бросают кров. А надо овец пасти кому-то, И кто-то должен же доить коров?!
Таких, как твой отец, не сыщешь боле, Владеющих и словом и строкой! Но сам свое всегда пахал он поле И строки выводил своей сохой.
Расул, ты член правительства у нас – В Цада такого не было в помине… Но вот коню ты корму дал хоть раз? Но ты хоть раз разжег огонь в камине?
Как накормить голодную овцу? Как отыскать заблудшую в тумане?.. …Над старцами дозволено глупцу Подтрунивать теперь на годекане.
Чиновниками стали чабаны, Но тех уже не сделать чабанами! Конечно, нам начальники нужны, Но кто займется пашней и лугами?
К ничьей земле, заброшенной, пустой, Любовь исчезла, и исчезла жалость. Да что скрывать – той жалости простой Ни к дереву, ни к лесу не осталось…