лоняется челом,
А сердце расцветает алым
Колючим огненным кустом.
Он то шипами, то цветеньем
Касается груди его,
Рождая боль и восхищенье,
Отчаянье и торжество.
Изнемогая в сладкой муке,
В груди превозмогая стон,
На сжатые бессильно руки
Склоняется всё ниже он.
Небесный цвет не воплотится —
Но отражение легло
На затемнённую страницу,
На просветлённое чело…
* * *
Никогда со мною ты не будешь,
Даже в смертный час, в последнем вздохе.
Как живого, мёртвого забудешь;
Имя славой, а могила мохом
Прорастут, а ты всё будешь где-то
В пустоте, безмолвии, незнанье…
Счастьем не смогла ты стать поэта,
Всё ж смогла ты стать его страданьем.
Ты молчишь. Безмолвной пустотою
На моё ты отвечаешь слово.
Любишь ты любовию простою
Смертного, счастливого, немого.
Я не смертен, я несчастен, голос
Мой летит к тебе, но даже эха
Нет в ответ — и счастье раскололось —
В скалах ни рыдания, ни смеха.
Тишина. Но смутное виденье
Всё ведёт меня по струнам звука.
И звучат, уже в преображенье,
Смерть как жизнь и счастие как мука.
Это всё любовь. В какие бездны,
На какие страшные высоты
Силой этой рифмы бесполезной
Долетят тяжёлые полёты.
* * *
Страхом, грязью и кровью
— Боже мой, почему —
Что мне делать с любовью,
Как прорваться сквозь тьму?
Что мне делать с душою,
Что замучили вы
Ненавистью — и какою! —
Так пленённые львы,
Так Иванов на юге,
Так на севере Блок,
Так и мне на досуге
Этот страшный стишок.
Не прощаю — простите —
Не прошу никогда…
Улетайте, летите
Эти строки туда,
Где и христопродавец
(Грязь и кровь на снегу),
Где последний мерзавец…
— О, прости, не могу…
В центре страшного круга,
Крест сжимая в руке…
В губы — мёртвого друга,
А врага — по щеке.
* * *
Для греха, страдания и смерти
Я родился на земле унылой,
И торчат года мои, как жерди,
Между колыбелью и могилой.
Оглянулся — сколько их в пустыне
Мутной моего воспоминанья:
Зло, тоска, беспомощность, гордыня,
Страшные надежды и мечтанья.
Впереди ещё страшней, быть может.
Видишь, крест чернеет на погосте —
Это твой. И червь в могиле гложет
Добела обглоданные кости.
Червь небытия и сладострастья…
Или мне всё это только снится?
Боже мой, я должен был родиться
Для бессмертья, святости и счастья.
В обещанье Божьем нет обмана —
Почему же, что ж это такое?..
Сердце у меня сплошная рана,
А над раной небо голубое.
* * *
Играй, играй, цыган проклятый,
Пой, неизбывная тоска,
Стакан вина, в руке зажатый,
Сияет и дрожит слегка.
Гитары томные напевы
И голос Маши неземной…
Друг или враг, садись со мной
И пей, и слушай голос девы.
И знай, что на путях земных
Бывают странные свиданья,
И прозревай миров иных
Вот в этом кабаке сиянье.
* * *
Так до конца идти не перестану
В недоуменье, из последних сил,
Когда-нибудь прилягу и не встану,
И даже не пойму зачем я жил.
Прибавится морщин на лбу высоком
Больного друга и у глаз жены,
Останутся оборванные строки
Моих стихов — кому они нужны?
И это всё. Так страшно и так мало.
В такой тоске прожить так много лет!
Какой бессмысленный и жалкий бред.
О как душа бездомная устала!
* * *
Ничего не хотеть, ни о чём не жалеть,
Лечь на землю и в чёрное небо глядеть.
Встала в небе луна и ушла.
Мир уснул, и лягушка рыдает вдали,
Легким инеем звёзды на землю легли…
Ты на сердце мне камнем легла.
Солнце
Таисии Смоленской
Оно похоже на лицо японца,
Расплавленное в адовом огне…
Я не люблю полуденного солнца,
Оно томит и жалит сердце мне.
Люблю закат, его очарованье,
Преддверье надвигающейся тьмы,
Он в красоте сгорает и в страданье,
В сиянье полусвета, полутьмы.
И два луча, с небес к земле срываясь
— Кроваво-красный, тёмно-голубой, —
Не разделяясь, не соединяясь,
Как ты со мною и как я с тобой.
* * *
В Вифлееме Младенец родился —
Много прошло веков.
Где звезда, что вела Волхвов?
Где пастух, что у яслей молился?
* * *
…Когда поймёшь, что всё на свете ложь, —
Лишь смертная правдива в муке дрожь, —
Что мёртвый лик воистину красив,
Что только мёртвый рот красноречив,
Тогда ты замолчишь и будешь ждать,
Чтоб смерть сняла с молчащих губ печать.
* * *
Когда останусь совсем один —
Покинут меня и жена, и сын,
Друг отвернётся, товарищ предаст,
На расстрел Россия меня отдаст
И в глазах уже больше не будет слёз,
— Я увижу крест, на кресте Христос.
Он пробитую руку от креста оторвёт,
Чтоб коснуться моей груди,
И опять тот же гвоздь Его руку пробьёт,
Для тех, кто ещё впереди,
Для тех, чьи сердца в слезах и огне.
И никто уж не сделает больно мне.
Элегия
Ещё я продолжаю жить
Безумно и однообразно,
Ещё, скользя, не рвётся нить
Меж пальцев парки безобразной.
Ещё я кое-что люблю
И иногда ещё мечтаю,
Работаю, гуляю, сплю
И книги иногда читаю.
Но что-то в самой глубине
Во мне прошло иль изменилось,
На жизни медленном огне
Сгорело и испепелилось.
И будто сам себе чужой
Смотрю, почти без содроганья,
На потемневший образ мой
И слышу парки бормотанье.
* * *
Н.М. Твардовской
Чёрное море шумит у пустых берегов,
Тёмные волны летят на высокие скалы,
На берегу остановится путник усталый,
Смотрит на волны, на мутные гребни валов.
Капли солёные тихо плывут по лицу —
Так же как я, ты бессильна, слепая стихия,
Так же как я, ты в пучины вернёшься глухие,
Грозное море, и ты возвратишься к концу.
России
Ты мне нужна, как ночь для снов,
Как сила для удара,
Как вдохновенье для стихов,
Как искра для пожара.
Ты мне нужна, как для струны
Руки прикосновенье,
Как высота для крутизны,
Как бездна для паденья.
Так для корней нужна земля,
А солнце для лазури,
Ты мне нужна, как воздух для
В громах летящей бури,
Нужна как горло соловью,
Как меч и щит герою,
Нужна в аду, нужна в раю, —
Но нет тебя со мною.
* * *
И не прощённо, не раскаянно,
В гордыне, ужасе и зле
И в страхе бродит племя Каина
По русской авельской земле.
* * *
Ирине Туроверовой
А у нас на Дону
Ветер гонит волну
Из глубин голубых в вышину,
И срываясь с высот,
Он над степью плывёт,
И тогда степь как лира поёт.
И выходит казак
На порог, на большак,
В всероссийский безвыходный мрак.
Сердце в смертной тоске,
Сабля в мёртвой руке
И кацапская пуля в виске.
Средь цветущих садов
Бедный рыцарский кров,
Подожжённый руками рабов,
Полыхает в ночи,
Отзвенели мечи,
Замутились донские ключи.
Но подобный орлу,
Прорываясь сквозь мглу,
Не подвластный ни страху, ни злу —
Медный крест на груди —
Дон в крови позади,
Дон небесный ещё впереди.
* * *
Живём томительно, в труде и скуке,
Таим надежду и не верим ей,
И всё бессильней опускаем руки
И любим безнадежней и сильней.
И сердце тяжелеет год от году.
Мы стали проще, злее и скупей,
Мы щедро заплатили за свободу,
Но разве знаем мы, что делать с ней?
И мы поймём бессмысленность мечтанья —
Нам нет спасенья и прощенья нет.
Томительный и жалкий звёздный свет
Не нужен в темноте существованья.
* * *
Когда-то ты писал стихи,
В их призрачную силу верил,
Безумье, святость и грехи
Ты Словом взвешивал и мерил.
Ты мог услышать звон звезды,
Увидеть, глаз не открывая,
И ада огненные льды,
И тихие долины рая.
И на оборванном листке
Души записывая пенье,
Ты верил, что в твоей руке
Бессмертье и преображенье.
И как бы ни томился ты
В безвыходной земной печали —
Утешься! И твои мечты
Земную жизнь преображали.
Слово
Б.К. Зайцеву
Оно сияло от века,
До века его звучанье,
На немых губах человека
Возникло оно из молчанья.
От начала первого звука
До дантовского сонета,
Какое усилье и мука —
Волны мрака и света.
От тёмного косноязычья
До лермонтовского пенья,
Какое было величье,
Вдохновенье, воля, терпенье.
Торжествуя, падая снова,
Пробиваясь к новому в старом…
— И это страшное слово
Тебе отдается даром.
Оно то громче, то тише
Губы твои обжигает —
А голубь воркует в нише,
Ничего о слове не знает.
Таисии Смоленской
1
Есть чёрной стрелой в поднебесье подбитая птица,
Есть мутная тень, что ночами бессонными снится.
Есть дьявол, есть гибель, есть сердце, что в гибели стынет.
Глаза голубые, что плачут в больничной пустыне.
Есть лёгкое тело, лежащее в тяжком страданье.
Есть свет, что сияет в бессмертии воспоминаний,
Есть сердце, что бьётся и стонет в безумном усилье,
О, взмах белоснежных — уставших, страдающих крыльев!
О, бедная Тася, ты плачешь, ты любишь страдая,
Дай в вечности губы, мой ангел, моя дорогая.
Да будет за всё, за страданье, за гибель награда —
Бессмертье с тобой — мне иного бессмертья не надо.
Слышишь, Тася — любовь — что поёт до скончания мира