Заперли под прозрачной плоскостью без дверей, без окон,
Вот он руку поднял её обнять, но она
Отстраняется от железа бесчувственного, почти жестокого,
И он отворачивается тут же от неё, неподвижной, словно стена.
Так они и двигаются, и горюют, как в древней трагедии...
Выбелены луной, непримиримые, он и она.
Их не отпустят, не выпустят... Всякая наша нежность,
Пролетев кометой через их чистилище, не оставив там ни следа,
Ни разбегающихся кругов - была бесформенной темнотой съедена,
И выключив свет, мы в пустоте их оставляли тогда.
А они из темноты, завистливые и бессонные,
Преследовали нас, отнимали обрывки сна...
Мы порой обнимались, как всякие влюблённые,
Но эти двое не обнимались никогда. И он и она
В жестоком тупике, чем-то настолько отягощённые,
Что мы себе казались пушинками, призраками: это они, а не мы
Были из плоти и крови. Над развалинами
Их любви мы казались небесными. Они, наверное, только мечтали
О нашем небе, едва различимом из их тьмы.
ЗАКЛИНАТЕЛЬНИЦА ЗМЕЙ
(по картине А. Руссо)
Как боги созидали мир, как люди созидали свой,
так заклинательница змей
Вдруг создаёт свирелью, лунным глазом, змеиный круг.
А свист её свирели
И зелень снова сотворит, и воду...
Свистит свирель и воду зеленит,
И вот свистя, зелёное качанье
Скользит по длинным шеям камышей,
И зеленью река уже звенит,
Все образы становятся ясней,
Свист создаёт зелёный островок,
Где музыка... нет, не среди камней,
На волнах извивающихся трав
Стоит она, являя сонмы змей
Из змейной глубины души своей!
И ничего не видно, кроме змей,
И чешуёй становится листва...
В зеленоватости змеиных тел
Людские души, кроны тонких ив,
И всё кругом в змеиность обратив,
Она так управляет извиванием,
И власть её свирели велика,
Когда зелёного гнезда качаньем
Командует бескостная рука,
Из средоточия земного рая
Змеятся поколенья, обвивая
Всё видимое... Да возникнут змеи!
И возникают змеи. Змеи есть.
И будут змеи здесь, пока усталость
Её свирели свист не успокоит,
И не устанет музыка сама,
И вновь не высвистит тот прежний мир,
Змеиной тканью ставший над водою,
Змеиной кожей...Водяная тьма
Сглотнёт его, и воды растекутся...
И ни одной змеиной головою
Не будет гладь нарушена. Тогда -
Нахлынет вновь зелёная вода
И обернётся вновь листва листвою.
И ничего похожего на змей
Нет... И она свирель засунет в сумку
И закроет лунатические глаза.
НАД ИЗЛУЧИНОЙ
Тут над университетской долиной - не горы,
Просто холмы, а точнее - высотки местные:
И не сравнить их с Адирондаками, которые
Там, на севере. Впрочем, они тоже не горы,
Так, скалистые холмы по сравнению с Эверестом.
Но чтобы сущность высоты осознать -
Нам довольно и наших холмов.
Над серебряной спиной реки Коннектикут,
Над домишками, фермами - узловатые линии хребтов
Вытянулись зелёными гребнями,
Если глянуть с Главной улицы на юг
По Плезант-стрит - в воздухе висят они, древние,
Над крышами красными и жёлтыми, а вокруг
Зелёные горы летнюю прохладу надевают на город.
Людям, живущим на дне долины,
Любой пригорок созданным кажется для того,
Чтобы непременно взобраться на него.
Своеобразная логика в том и есть, чтоб идти на
Гору, а затем вниз. Ведь если
Начало и конец пути в одном и том же месте,
То одно только наше преображение там на вершине,
Заставляет нас карабкаться по уклону,
Несмотря на судорожную жажду плоскости под ногой.
И только последний край меняет представление
О сжатом пространстве: вытянув как телескоп взгляд,
Он уводит стены горизонтов за пределы зрения,
И зелёные ставни откосов раздвигая за рядом ряд,
Обнаруживает синеву. Любую вершину можно
Определить, как место,
где ничего выше для взгляда нет.
Вот и стрелы стрижей, их чёрные спинки - внизу,
Где неподвижный и завихреньями искорёженный
Воздух для нас недвижен: в нем отсутствует след