Память вечная ему,
Память вечная поэту.
Так — не доиграв игры —
Вдребезги. В тартарары.
Рассыпаются миры,
Обрываются кометы,
И стреляются поэты —
От тоски. И от жары.
Прожита всего лишь треть
Или даже — меньше трети.
Разве можно умереть
В цвете лет, в прозрачном свете?
Но томленье. Но усталость.
Но презрительная жалость
К современникам. И эти
Складки у тяжелых век.
Черный вечер. Белый ветер,
Веером ложится снег.
Вдоль навек замерзших рек
Рысаков волшебный бег.
В лунно-ледяной карете
Гордая Царица Льдов —
Покровительница вдов
Хрупких, нежных, бессердечных,
Безнадежно безупречных,
Тех, что не дождавшись встречи,
Зажигают в церкви свечи
И бесчувственной рукой
Крестятся за упокой
Всех ушедших слишком рано…
Только как же… Погоди.
Выстрел. Маленькая рана
В левой стороне груди.
Под раскидистою елью,
Под зеленой тенью хвой,
Упоительно шумящих
Над усталой головой…
В абажурно-лунной чаще,
В шепотке страниц шуршащих
Чище звезд и лиры слаще
Луч струится голубой,
Уводящий за собой
В пушкинскую ли Метель,
В гоголевскую ль Шинель —
Попадает прямо в цель
Вдохновенья канитель
Гениальности простой.
Погоди. Постой, постой.
Было нелегко решиться
Умудриться застрелиться
В сквере на Трокадеро.
И когда дано от Бога
Золота и серебра
Очень много, слишком много —
Нет от этого добра.
Тише, тише, помолчи,
Каблучками не стучи,
Воли не давай слезам.
В черной воровской ночи
Все подобраны отмычки,
Все подделаны ключи
К тюрьмам, сейфам и сердцам
И к началам и к концам.
Грохот чичиковской брички,
Возглас: Отворись, Сезам!
Берег Сены. Берег Леты.
«Мы последние поэты».
«Золотой Люксембургский сад…»
Золотой Люксембургский сад,
Золотой, золотой листопад,
Силлабически листья шуршат.
Мы идем, и по нашему следу
Удлиняясь тени идут
И таинственную беседу
Шепотком золотистым ведут:
– Я устала по саду метаться,
Я устала на части ломаться,
Становиться длинней и короче…
– Не хочу я с тобой расставаться!
Не расстанусь с тобой никогда.
За твои ненаглядные очи
Все мои непроглядные ночи…
Отвечай, ты согласна? Да?
– У теней нет очей и ночей,
Тень как воздух, как дым, как ручей, –
Тень отчаянья, тень свечей…
Я устала быть тенью ничьей.
Ах, устала, устала я очень,
Этот мир так порочно-непрочен.
Золотой, золотой листопад,
Силлабически листья шуршат.
Бьют часы — с расстановкою — семь.
Потемнело. Пусто совсем.
— До свиданья. Пора домой,
В светлый дом, где пылают свечки,
Где томительно-звонкий покой
Перемешан с гитарной тоской,
Ну совсем как — подать рукой —
На цыганской, на Черной речке.
«Человек человеку бревно…»
Софии Прегель
Человек человеку бревно,
Это Ремизов где-то давно
Написал. И как правильно это.
Равнодушье сживает со света
Одиноких и плачущих. Но
Для бродяги, глупца и поэта,
У которых мозги набекрень,
Одиночество — чушь, дребедень,
Трын-трава. Им участье смешно,
Им не надо привета-ответа.
Вот окончился каторжный день,
Не оставив и воспоминаний
По себе.
Серебристые лани,
Запряженные в лунные сани,
Под окном. Только где же окно?
Где окно и оконная штора?
Где же дверь? Так темно и черно,
Так черно, что не видно ни зги.
— Зазвени зга. Сиянье зажги!
Озари эту темь-черноту,
Искрометно звеня на лету,
Молньеносно метнись в высоту
И обрушься пожаром на дом,
Огнедышащим дымным столбом,
Красным ужасом, черным стыдом
Справедливейшего приговора.
… Так погибли когда-то Содом
И Гоморра.
«Скользит слеза из-под усталых век…»
М. Крузенштерн
Скользит слеза из-под усталых век,
Звенят монеты на церковном блюде.
О чем бы ни молился человек,
Он непременно молится о чуде.
Чтоб дважды два вдруг оказалось пять,
И розами вдруг расцвела солома,
Чтобы к себе домой придти опять,
Хотя и нет ни у себя, ни дома.
Чтоб из-под холмика с могильною травой
Ты вышел вдруг веселый и живой.
«Верной дружбе глубокий поклон…»
Георгию Адамовичу
Верной дружбе глубокий поклон.
Ожиданье. Вокзал. Тулон.
Вот мы встретились. Здравствуйте. Здрасьте!
Эта встреча похожа на счастье,
На левкои в чужом окне,
На звезду, утонувшую в море,
На звезду на песчаном дне.
— Но постойте. А как же горе?
Как же горе, что дома ждет?
Как беда, что в неравном споре
Победит и с ума сведет?
Это пауза, это антракт,
Оттого-то и бьется так,
Всем надеждам несбывшимся в такт,
Неразумное сердце мое.
Полуявь. Полузабытье.
Как вы молоды! Может ли быть,
Чтобы старость играла в прятки,
Налагала любовно заплатки
На тоски и усталости складки,
На бессонных ночей отпечатки,
Будто не было их.
Не видны.
И не видно совсем седины
В шелковисто-прямых волосах.
Удивленье похоже на страх.
Как же так? Через столько лет…
Значит правда — времени нет,
И уводит девический след
Башмачков остроносых назад,
Прямо в прошлое — в Летний сад.