1922
МУЗЕ
Я скрипку в прорубь окуну,
На льдяном ветре заморожу
И легким пальцем потревожу
Оледеневшую струну.
И ломкий заостренный звук
Мне в ухо льдинкою вопьется,
И, как зубная боль, прервется
От музыки теченье мук.
Но, отогретая, совсем
Немой и сонной станет скрипка…
Ошибки не смягчит ошибка:
Ты хочешь, чтобы стал я нем?
Скорбишь о холоде моем?
Скучаешь по другом, горячем?
Мечтаешь, как с цыганским плачем
С тобой мы о любви споем?
Ведь ты ж сама день ото дня
Со мной была всё боле строгой, –
Так пожалей же и не трогай
И не отогревай меня.
1922
У СЕБЯ
Здесь долго жить мне. Взгляд кругом кидаю зоркий:
Окно шершавое уперлось на задворки,
А за амбарами — петуший хвост: закат,
И рыжие лучи на потолке дрожат.
Сияет комната. И панцирь черепаший
В углу на столике своей пятнистой чашей
Зачерпывает блеск… Здесь хорошо мечтать
О том, что никогда не явится опять.
Здесь к месту были бы средь тишины и блеска
Кинжал Печорина, и рыжая черкеска,
И локон женщины, и между пыльных книг –
Разочарованный придуманный дневник…
20. V.1922
«Там, над синей волной Мичигана…»
Там, над синей волной Мичигана
Золотые собрались квириты;
Воздвигается вновь Капитолий,
Созидается наново Рим.
Из огромных индейских раздолий,
Обратившись на два океана,
Подымается меч непокрытый,
Звонким заревом домен багрим.
Всё увидим, что было когда-то;
Промелькнут и цари, и трибуны;
С Кордильер Аннибал круторогий
Прогремит на железном слоне;
Дряхлый Цезарь в пурпуровой тоге
Брызнет кровью на плиты Сената;
Старой власти и роскоши юной
Тот же отблеск сверкнет в вышине…
Но грядущий гудящий Вергилий –
У кого он преемствует лиру?
У слепых европейских Гомеров,
У альпийских и ладожских саг,
Тонким ладом восточных размеров
Он оденет кровавые билли,
Что взнесут покоренному миру
Звездяной атлантический стяг.
О Европа, Вторая Эллада!
Тишина. Философия. Песни.
Годы движутся стройно и строго
Облаками вечерней зари,
И алтарь Неизвестного Бога
Тихо теплится в сумраке сада…
О, воскресни, былое, воскресни,
Повторись, проблистай и умри.
1922 (?)
ДАЧА
О летняя тоска, — особый дачный холод
В картонной комнате, где к потолку приколот
Пучок бессмертника, где узкая кровать
Окну подставила свой бок — отсыревать.
Вдали, у станции, помятой полусферой
Театра ветхого поднялся купол серый;
Там музыка была, там малокровный газ
Из жестяной листвы выпячивал свой глаз,
Там смутно реяла, тревожась и взлетая,
Бумажных бабочек встревоженная стая,
И скрипок хриплый вой, и мотыльки, и свет,
Какой томительный, какой тягучий бред!
Но там — что делать мне? И лето отлетело,
Немоте и тоске покорным стало тело.
И у окна сижу. Темно. И в глуби рощ
Гнилушки светятся и редкий краплет дождь.
31. V.1922
«Я не сплю… Ведь было, было это!»
Н.М.
Я не сплю… Ведь было, было это!
Кремль, река, прозрачный храм,
Мох на грубых плитах парапета,
Летний зной и птичий гам…
Ласточка, ты взором замерцала,
На меня взглянула ты,
И душа к твоим ногам упала
С невесомой высоты.
Было сладко мне, и торопливо,
И взволнованно, едва
Подбирал я в кипени порыва
Неповторные слова…
Ты ушла, сказала мне «спасибо!».
Нина, ласточка, — зачем?
Это я был счастлив, счастлив — ибо
Для тебя не стал ничем…