1933
ПЛАНЕР
Мячик футбольный тиская,
Выкруглилась фанера, –
Тело супрематистское,
Веретено планера.
Гнутся, как брови умные,
Вздрагивая от страсти,
Крылья его бесшумные,
Кинутые в пространстве.
Это не рев и ржание
Конных бригад мотора, –
Ветреное дрожание,
Пульс голубой простора.
Небо на горы брошено,
Моря висит марина
Там, где могила Волошина,
Там, где могила Грина.
Именно над могилами
Тех, кто верил химерам,
Скрипками острокрылыми
Надо парить планерам.
Там, где камни ощерились,
Помнящие Гомера,
Надо, чтоб мальчики мерялись
Дерзостью глазомера.
Там, над памятью старого,
Надо, чтобы играла
Юная блажь икарова
Мускулом интеграла.
Иначе требовать не с кого,
Иначе не нужны нам
Радуги Богаевского,
Марева по долинам.
Надо ж в горнем пожарище
Выверить (помощью метра),
Правда ль, что мы — товарищи
Воздуха, неба, ветра?
1933
«Я долго шел у погребальных дрог…»
Я долго шел у погребальных дрог:
На кладбище везли футляр скрипичный;
В тоске взывал тромбон косноязычный
И плакался, давясь дыханьем, рог.
Я — человек, всем климатам привычный,
Но в музыке такой и я продрог.
Ах, хорошо спросить в трактире грог
И посидеть под музыкой обычной.
И, в сторону шагнув, как дезертир,
Я захожу в грохочущий трактир,
Сажусь к столу и спрашиваю грогу,
Но гробовым рыданьем надо мной
Взревел оркестр военную тревогу,
И вспомнил я: мне завтра надо в бой!
1933
«Нефтяные радуги и павлиньи…»
Нефтяные радуги и павлиньи
Переливы спектров идут на убыль:
Яды тусклые ползут в анилине,
И уже навек умирает Врубель.
Смуглый перламутр льдов абсолютных,
Объярь и опалы цейлонского рая
Задыхаются в пленках скудных и мутных,
Выцветая, обманывая, выгорая.
Мазков драгоценных гранные караты
Обволакивает душный защитный хаки,
Чтобы с грунтом слился демон крылатый,
Чтобы бунт утонул в желчи и мраке…
Друзья! Мы — последние, кто видали
Этих дымных глаз непреклонную муку,
Этих крыл остывающие эмали
И захлестнутую на локоть руку!
1933
НЕВРАСТЕНИЯ
К туманам этаким весьма пошел бы газ, –
Душа зеленая фонарных гранных келий:
Он так бы замирал, он так бы нежно гас,
Едва пульсируя средь уличных ущелий!
Но соответствия нигде я не найду,
И гаснуть одному на улице дано мне…
Кухарка бреется, Голядкин спит, в бреду,
И шкура барсова — над домиком в Коломне…
Какая чепуха! Мотора дальний альт
Один бы в тишине звучал, не простони я…
И черным двойником ложится на асфальт,
Всегда двумерная, моя неврастения!