Что представлял собою текст рукописи: оригинальное ли произведение, перевод ли, пересказ, выписку — решить я т мог за отсутствием каких-либо данных. Заголовка никакого не было.
Содержание рукописи сводилось к нравоучительному рассказу о том, как в древние времена некий Вардан путем множества предательств и преступлений достиг византийского престола и возомнил себя повелителем мира, но был отравлен своим поваром, в результате чего его планы рухнули. Любопытно, что в конце рукописи, где выяснялась «идея рока» или «Божьего Промысла», почерком № 2 на полях было написано: «Это следовало бы помнить (или: „Об этом следовало бы подумать“) Наполеону Бонапарте», — этого «Бонапарте» я помню с полной отчетливостью.
Впоследствии, изучая византийскую историю по Гиббону, Рансимэну, Дюканжу, Дилю, Кулаковскому, Успенскому, Васильевскому и др., я то и дело натыкался на эпизоды, изложенные в рукописи, но убедился, что того комплекса событий, о котором говорилось в ней, в действительности не было. Так, был император Вардан-Филиппик, но он иначе достиг престола и умер иначе. Император Юстиниан Ринотмит действительно был в изгнании в Крыму, но каллиграфией занимался не т, а другой базилевс. Проник в окошко императорского дворца при помощи жены, им же потом убитой, Иоанн Цимисхий, а не Филиппик. Механические львы у трона были при Константине Порфирогенете. Письмо о том, что византийский император, не в пример прочим монархам, правит «свободными», писал папа Григорий Великий императору Фоке. Отбивался тяжелым крестом от убийц — и не в спальне, а в церкви — Лев Армянин. Был тащен с седла оленем и потом катил спасшего его раба Василий Македонянин и т. д. Словом, все обстоятельства повествования, до мелких подробностей, правдивы как разрозненные факты и вымышлены как комплекс. Повествование, таким образом, представляет собою любопытный и опирающийся на изрядную осведомленность экстракт кровавой византийской истории, пронизанный интересной историографской идеей и насыщенный бесспорным гуманизмом. Автор брезгливо говорит о моральной низости «византийства» и иронически — о его схоластике и догматизме.
Мне показалось интересным воскресить, хотя бы в переработке, погибшее произведение неведомого автора (которым, может быть, был мой прадед), отразившее, возможно, свободолюбивый дух и ненависть к тирании, порожденные Великой французской революцией.
Я несколько усложнил и психологизировал фабулу, сделал немудреного трактирщика «здравомыслом» исторической драмы, связал, повинуясь любви к родному городу, действие с моею Керчью-Пантикапеей, — но постарался сохранить тот колорит жути и ужаса и то ироническое свободомыслие, которыми был насыщен источник моей поэмы.