Парусина полощет,
Это — небо. Потом
Полотняная роща.
Барабан — майский гром.
Будет все по желанью
Благородных господ.
Начинаем, вниманье!
Только шиллинг за вход.
Сжалься, о Мельпомена!
Занавес! Занавес!
Страшный шорох и сцена:
Луна, башня и лес.
Стала знатной, богатой
Театральная голь.
Бородою из ваты
Потрясает король.
И продажные шпаги
Куплены за кольцо,
Но белее бумаги
У злодея лицо.
В голубые пределы
Рвется хриплая грудь.
Входят слуги, чтоб тело
В черный плащ завернуть.
Стынет в урне музейной,
Не сгорев и в огне,
Пепел страсти лилейной
В скудной датской стране.
В тихой башне мерцает
За решеткою свет,
Узницу воспевает
У подножья поэт.
Но любви не угроза
Каменная стена,
И классически роза
Падает из окна…
Снова занавес черный
Раздвигаясь, шумит,
И маэстро проворный
Палочкою стучит,
Плещут аплодисменты,
Озаряет луна
Урны и монументы —
Жатву и семена…
Все превратно под сенью
Этих странных планет,
И, обманутый тенью,
Принимает поэт
За земную усталость
Ангелических роз
Лишь бессонницы вялость
Или туберкулез.
Но прекрасную участь
Избирал он в удел,
Если ивы плакучесть
Он воспеть не успел.
Слаще сердцебиенья
Смертным мыслей туман,
Оптики, вдохновенья
Мимолетный обман.
Как у женщин одежда,
Непонятное нам
Оставляет надежду,
Что все лучшее там.
И как на солнцепеке
Яблоки райских стран,
Розовеют и щеки
От парижских румян
И пылают в верблюжьей
Африканской жаре,
В перьях страуса, в стуже
Дансингов на заре.
Около мышеловки
Мы танцуем фокстрот,
По опасной веревке
Ходим взад и вперед.
Мраморная Венера
Станет тучной женой,
Черный ус офицера
Ей нарушит покой,
В сорок лет под глазами
Ста морщинок пунктир,
Прикрывают мехами
Холодеющий мир,
И два существованья
Вечно разделены
Этажами дыханья,
Высотою стены.
И как сладостный отдых,
Нам даны под луной
Силлабический воздух,
Строф тонических строй.
Но едва в наше время
Слышен лепет небес,
Бесполезное бремя
Для умов и телес.
Эта сладость истлеет
Угольками в золе,
Завтра ветер развеет
Листики по земле.
Так колонному строю
Пыль руин суждена,
Так великой мечтою
Караван после сна
Оставляет снаружи
(Легкий призрачный гость)
Только мусор, верблюжий
Лишь помет, пепла горсть…
В декабре иль в апреле
Мы родились, вопя,
Ты — под сенью Растрелли,
В сельском домике — я,
Все равно, дернуть нитку —
Мы рукой шевельнем,
Снимем шляпу с улыбкой
Или яду глотнем.
Мы, как марионетки,
Ходим и говорим,
Мы трепещем, как ветки,
Исчезаем, как дым,
В голубой мышеловке
Вдруг захлопнет всех нас
Лапкой бархатной ловкой,
Страшным золотом глаз.
И кончая писанье,
Автор знает и сам,
Что все ближе дыханье
К смерти и к небесам.
></emphasis>
Слышен шепот суфлера —
Райских раковин шум.
Палочка дирижера
Поднимает самум,
И колеблются ткани
Театральных небес,
Нарисованных зданий
И бесплодных древес.
И смычки, как пшеница,
В душном климате зал.
Нотный ветер страницы
Шумно перелистал,
Мы над пультом руками
Месим воздух густой,
Требуем с кулаками
Музыки неземной,
В черной зале вселенной,
В полотняной стране
Мир прекрасный, но бренный
Рушится, как во сне.
45. ГОРОДСКОЕ
В квадратах городской природы,
В автомобильной суете
Мечтательные пешеходы
Глядят на небо в тесноте.
На этой улице вокзальной
При электрической луне
Мы — в раковине музыкальной
Под небом розовым, на дне.
Как водоросли средь стихии,
В кругах медузных фонарей
Стоят деревья городские
В бесплодной черноте ветвей.
И в призрачном линейном гае,
В стеклянном воздухе густом
Ползут последние трамваи
В свой черный и печальный дом.
В кинематографе, в тумане,
В мерцаньи пепельных небес
Бандит и ангел — на экране,
Но скучно нам в стране чудес.
На лестнице чужого дома,
Взлетевшей в небо, как спираль,
Волнует голос незнакомый
И ниже этажом — рояль.
И в жарких дансингах нелепых,
В трамвае и в дорожных снах,
За карточным столом, в вертепах
И в подозрительных домах
Вас ищем мы в лесу хрустальном,
Руками ловим мутный дым,
В переполохе театральном
Растерянно на мир глядим.