Духа сиянье слепило,
Музыка пела ему,
Тайная чудная сила
Вниз устремлялась, во тьму.
И, как на посохе мага,
Розами мудрость цвела.
Буквы, чернила, бумага
И полировка стола…
Но ничего не сумел он
Выразить. Сроки прошли,
И в пустоте прозвенело
Слово, коснувшись земли.
И, умирая, как с кручи,
Рушился он с высоты,
Падал звездою падучей,
Так же как Блок и как ты.
«Все что было — как много его и как мало!..»
Все что было — как много его и как мало!
Ну, а память, магическая игла,
Пестрым шелком узоры по белой канве вышивала,
Возбуждала, дразнила, манила, звала.
«Эти годы»… и вдруг: где теперь эти годы?
Под мостами вода навсегда утекла
И остались одни арок гнутые своды,
Серый камень, чужая парижская мгла.
И когда-нибудь скажут: «их время напрасно пропало,
Их судьба обманула, в изгнанье спасения нет».
Да, конечно! Но все же прекрасное было начало —
Радость. Молодость. Вера. И в сердце немеркнущий свет.
«Чуть пожелтевших листьев дружный хор…»
Чуть пожелтевших листьев дружный хор
И хризантемы отцветают ярко.
В шестьдесят-третьем все наперекор —
Был летом холод, а сейчас так жарко.
Готовят космонавты свой полет
К Луне и к Марсу, ставя жизнь на карту.
И час настал. Их век уже пришел,
Их корабли всегда готовы к старту.
А я на небо звездное смотрю:
Какой простор бесчисленных мерцаний!
И в каждом мире новую зарю
Приветствуют сердца иных созданий.
«Девятнадцатый год. “Вечера, посвященные Музе”…»
Девятнадцатый год. «Вечера, посвященные Музе».
Огромный прокуренный зал, под названием «Хлам»*.
Вот Лифшиц читает стихи о «Болотной Медузе»
И строфы из «Камня» и «Tristia» — сам Мандельштам.
Морозный февраль, тишина побежденной столицы.
О, как мы умели тогда и желать и любить!
Как верили мы и надеялись, что возвратится
Былое величье, которого всем не забыть.
А после — походы в холодной степи и раненье.
Уже в Феодосии встреча: — «Вы, Осип Эмильевич, здесь?»
— «А где Бенедикт?» — «Да, погиб Маккавейский в сраженье».
А Петников — жив, но куда он уехал? — Бог весть!»
Тогда мы надеялись: будет недолгой разлука —
Как много с тех пор стало горьких потерь и разлук!
Летела стрела — и опять Аполлон Сребролукий
На новую жертву свой тяжкий нацеливал лук.
«Теснятся мысли, но какой ценою…»
Теснятся мысли, но какой ценою
За них прийдется расплатиться мне?
Закрыта дверь, а рядом, за стеною
Высокий голос плачет о весне.
Как будто там за окнами, в тумане,
Не капли вниз стекают по стеклу,
А музыка в торжественном органе
Звучит навстречу солнцу и теплу.
«Нет, это только летний вечер…»
Нет, это только летний вечер.
А в небе горестно-пустом
Печаль — как белоснежный глетчер,
Как летом опустевший дом.
Там, между видимым и тайным,
На самой грани двух миров
Виденьем царственно-случайным
Сияет пена облаков.
Что, если только заблужденье
И чувств земных самообман
Все эти краски и цветенье,
Любовь, измена, и туман?
«Глубину одиночества мерьте…»
Глубину одиночества мерьте
Божьей мерой и мерой людской
В час, когда приближается смерти
Неподвижный и страшный покой.
«Даже смерть, всё пройдёт, всё проходит» —
Так гласила арабская вязь
На могильном столбе, на восходе
Блеском солнца и моря светясь.
В Истанбуле сады расцветали,
Ветер с юга дыхание нёс…
Мы мудрее теперь. Мы устали.
Что нам розы? Сейчас не до роз!
«Легкий вечер весенний прекрасен как эти каштаны…»
Легкий вечер весенний прекрасен как эти каштаны,
Как вверху облака и прохладная в Сене вода,
Как небесный простор и веселые южные страны,
Как сиянье в глазах и улыбка, что греет всегда.
А какой-нибудь скучный прохожий (— на что ему эти богатства?)
Ничего не увидит вокруг, ничего не поймет.
Мы с тобою как братья какого-то тайного братства,
Как народ в Гималаях, что там под землею живет.
«Какой-то восхитительно-летучей…»
Какой-то восхитительно-летучей
И фантастическою чередой
Идут на юг серебряные тучи —
И не отстать от стада ни одной.
А в городе, законом тяготенья
К поверхности земной пригвождены,
Такой же цепью движутся явленья
И так же ввысь они устремлены.
Не вырваться из круга без начала,
Когда, как колокольчики звеня,
Несутся к мозгу четкие сигналы,
Как вспышки семафорного огня.
И вот вскипает океан безбрежный
В моем мозгу — и полон бури я —
Грохочет гром, кружится вихорь снежный
И рушится вселенная моя.
«Клонит ко сну, наплывают тяжелые мысли…»
Клонит ко сну, наплывают тяжелые мысли,
Отблеском мутным мерцает вверху потолок.
Ни о каком вдохновенье, о правде, о смысле
Думать не в силах… Я вижу горячий песок,
Берег высокий и строй одиноких мечтаний…
Небо ночное омыто недавним дождем,
Ясная осень, холодный простор расстояний,
Каменный, мерно дрожащий под грохот автобусов дом.