Сердце билось, замирая
От такой же тишины,
Каждый год не доверяя
Обещаниям весны.
«Сияет огнями Париж…»
Сияет огнями Париж,
Кончается нежное лето,
Луна над квадратами крыш
Ослепла от яркого света.
Всё то же: шуршание шин,
Автобусов грузных стремленье,
Прямых быстроходных машин
Холодное щучье скольженье.
В Полях Елисейских, в раю,
Во сне золотом и хрустальном,
Своё я с трудом узнаю
Лицо в отраженье зеркальном.
А тучи идут и идут,
Как талые снежные хлопья,
И в ярости небо метут
Прожекторов острые копья.
«По утрам читаю Гомера…»
По утрам читаю Гомера —
И взлетает мяч Навзикаи,
И синеют верхушки деревьев
Над скалистым берегом моря,
Над кремнистой узкой дорогой,
Над движеньями смуглых рук.
А потом выхожу я в город,
Где, звеня, пролетают трамваи,
И вдоль клумб Люксембургского сада
Не спеша и бесцельно иду.
Есть в такие минуты чувство
Одиночества и покоя,
Созерцания и тишины.
Солнце, зелень, высокое небо,
От жары колеблется воздух,
И как будто бы все совершилось
На земле, и лишь по привычке
Люди движутся, любят, верят,
Ждут чего-то, хотят утешенья,
И не знают, что главное — было,
Что давно уж Архангел Божий
Над часами каменной башни
Опустился — и вылилась чаша
Прошлых, будущих и небывших
Слез, вражды, обид и страстей,
Дел жестоких и милосердных,
И таких же, на полуслове,
Словно плеск в глубоком колодце,
Обрывающихся стихов…
Полдень. Время остановилось.
Солнце жжет, волны бьются о берег.
Где теперь ты живешь, Навзикая? —
Мяч твой катится по траве.
«Господи, Господи, Ты ли…»
Господи, Господи, Ты ли
Проходил, усталый, стократ
Вечером, в облаке пыли,
Мимо этих простых оград?
И на пир в Галилейской Кане
Между юношей, между жен
Ты входил, не огнем страданья,
А сиянием окружен.
В час, когда я сердцем с Тобою
И на ближних зла не таю,
Небо чистое, голубое
Вижу я, как будто в раю.
В черный день болезни и горя
Мой горячий лоб освежит
Воздух с берега светлого моря,
Где доныне Твой след лежит.
И когда забываю Бога
В темном мире злобы и лжи,
Мне спасенье — эта дорога
Средь полей колосящейся ржи.
«Уметь молиться, верить и любить…»
Уметь молиться, верить и любить,
Найти слова, спокойные, простые,
Быть искренним — нельзя. Нам страшно жить.
Неправедные, ко всему глухие,
Среди людей, пронзенных древним злом,
Ночами, в свете безысходном, ложном,
Тревожимые внутренним огнем,
И ты и я, всегда о невозможном
Зачем мы думаем, сестра моя?
Стучат шаги. Над городом печальным
Мы — иерархи бытия —
Немые звезды. В ларчике хрустальном
Ключ счастья спрятан где-то на луне,
Багдадский вор несется на Пегасе
По облакам за кладом. Если б мне!
— Что даст нам счастье? В каждом нашем часе,
В минуте каждой места нет ему,
И в жизни нет спасенья, нет покоя.
Идти сквозь одиночество и тьму
Домой — ты знаешь, что это такое.
«Когда нас горе поражает…»
Когда нас горе поражает,
Чем больше горе — в глубине
Упрямой радостью сияет
Душа, пронзённая извне.
Есть в гибели двойное чудо:
Над бездной, стоя на краю,
Предчувствовать уже оттуда
Свободу новую свою.
Вот почему мне жизни мало,
Вот почему в те дни, когда
Всё кончено и всё пропало,
Когда я проклят навсегда,
В час, в трудный час изнеможенья,
Мне в сердце хлынет тишина —
И грозным светом вдохновенья
Душа на миг озарена.
«Чтоб все распалось — в прах и без следа…»
Чтоб все распалось — в прах и без следа,
Чтоб все рассыпалось, испепелилось,
Чтоб океана хлынула вода
И, бешеная, в бешенстве кружилась,
С лица земли смывая Вавилон,
Воздвигнутый безумством поколений,
Чтоб в атомы был глобус превращен,
В мельчайшие дробления дроблений, —
О, как хочу я, в ярости и зле,
Чтоб не было спасенья на земле!
«Стыдно, Господи, и трудно мне…»
К.В. Мочульскому
Стыдно, Господи, и трудно мне
Всюду — на земле и под землей,
В воздухе, на горной вышине —
Настигаешь Ты, Владыка мой.
Всюду, неотступно, каждый день,
Всюду, где дышу и где живу,
Падает Твоя мне в сердце тень,
Словно тень от дерева в траву.
И когда увижу тень Твою,
Сердце бьется, и темно в глазах,
Спрашиваешь Ты, а я таю
Все мое смущение и страх.
Оттого, что я упрям и зол,
Оттого, что нерадив и глух,
Оттого, что враг в меня вошел,
Плоть растлил и расточил мой дух.
Оттого, что я не смел любить
И молиться в церкви не умел,
Оттого, что так хотел я жить,
Праздно, своевольно жить хотел,