Бретань! Камни, воздух, деревья, вода —
Вы пронизаны светом, а я умираю.
Раны снова открылись. Не уйти от суда…
Это — все, жизнь кончается. Нашему раю,
Снам и счастью, свободе и воле пришла
Роковая проверка. Навстречу туману
Вырастает со дна океана немая скала,
Что потом назовут «Скалою Тристана».
Нет, Изольда, напрасно ты спешишь океан переплыть!
Ветви розы в цвету оплетут две могилы в аббатстве,
И в веках перевьется преданья жемчужная нить
О любви, о разлуке, о горе, о браке, о братстве.
Французские поэты
П. Верлен
Как в пригороде под мостом река
Несет в своем замедленном теченье
Смесь городских отбросов и песка
И солнечного света отраженье, —
Так наше сердце гибнет — каждый час,
И ропщет плоть и просит подаянья,
Чтоб Ты сошла и облачила нас
В достойное бессмертных одеянье…
— Свершилось. Посетило. Снизошло.
Он слышит шум шагов твоих, Мария,
А за окном на мутное стекло
Блестя, ложатся капли дождевые.
И голова горит в огне, в жару
От музыки, от счастья, от похмелья.
На улицу, под ливень, поутру
Куда-нибудь, на свет из подземелья.
По лестнице спешит, шатаясь, он —
Как выдержать такое вдохновенье!
Светает. Над рекой несется звон
И в церкви слышатся орган и пенье.
Артур Рембо
Неукротимый пасынок Вийона —
Испачканный костюм, пух в волосах…
Он гений и безумец — вне закона,
Но ангелам сродни на небесах.
Под звон тарелок в кабаке убогом
Убогий ужин с другом, а потом
Стихи — пред вечно пьяным полубогом,
Закутанным в дырявое пальто.
И ширится сквозь переулок грязный
Простор, и вот, среди хрустальных вод,
Качается, в такт музыке бессвязной,
На «Захмелевшем бриге» мореход.
Но, заблудившись в лондонском тумане,
В своем кромешном творческом аду,
Он был внезапно в сердце тайно ранен,
Видением, явившемся ему.
Ослеп, оглох — и с гордостью, с презреньем
Сам свой полет небесный оборвал,
Простился с музыкой и вдохновеньем
И навсегда купцом безвестным стал.
Стефан Малларме
«Чахотка ныне гения удел!
В окно больницы, льется свет потоком,
День, может быть, последний, догорел,
Но ангел пел нам голосом высоким.
Блуждали звезды в стройной тишине,
Часы в палате медленно стучали.
Лежать я буду: солнце на стене,
На белой койке и на одеяле.
Я в этом пыльном городе умру,
Вдруг крылья опущу и вдруг устану,
Раскинусь черным лебедем в жару,
Пусть смерть в дверях, но я с постели встану:
Я двигаюсь, я счастлив, я люблю,
Я вижу ангела, я умираю,
Я мысли, как корабль вслед кораблю,
В пространство без надежды отправляю.
Вот солнцем освещенный влажный луг,
Вот шелест веток, паруса движенье…
Поэт очнулся. Он глядит — вокруг
Коляски, шум. Сегодня воскресенье.
Цветут каштаны — о, живой поток!
Цветут акации — о, цвет любимый!
Он шел, он торопился на урок,
Озлобленный, усталый, нелюдимый,
Остановился где-то сам не свой —
Дух дышит там, где хочет и где знает —
Какая тема странная: больной
В общественной больнице умирает.
Леконт де Лиль
Мир — стройная система, а разлив
Неукрощенных чувств доступен многим.
Поэт лишь тот, кто чувства покорив,
Умеет быть взыскательным, строгим…
Перчатки, отвороты сюртука
И властный профиль — мне таким он снится.
Был сдержанным: спокойствие песка,
В котором бешеный самум таится.
Торжественный, надменный и прямой —
Прямые линии присущи силе, —
Был одинок, везде и всем чужой,
Склонялись перед ним, но не любили.
Он говорил: «Сверхличным стань, поэт,
Будь верным зеркалом и тьмы и света,
Будь тверд как сталь, когда опоры нет,
Ищи в других не отзвука — ответа.
И мир для подвигов откроется, он твой,
Твоими станут, звери, люди, боги.
Вот мой завет: пойми верховный строй —
Геометрично-стройный, четкий, строгий».
На мотивы Хагани
I. Лучший звук
Хороши все звуки земли
Но лучший звук —
Верблюжий колокольчик
Во время ночного пути
В пустыне.
Раскачиваясь, идут верблюды.
Впереди вожак — нэр.
В его колоколе
Вместо языка
Подвешена человечья берцовая кость.
Туман.
Как будто мы идем по горной тропе
Над селеньями, лежащими далеко в долине.
Глухо бьет берцовая кость.
Наверху тучи укрыли небо.
Я припоминаю все звуки, которыми цветет жизнь.
Темнота.
В живую медь колокольчика
Бьет мертвая берцовая кость.
II. В Мекку