«В содружество тайное с нами…»
В содружество тайное с нами
Вступают вода и земля,
Заката лиловое пламя
Ложится на борт корабля.
Весь белый, трубя на просторе,
Он к пристани дальней плывет,
А здесь — только небо и море
И ветра высокий полет.
Прибрежные скалы ласкает
Волны набегающий шум
И синяя мудрость морская
Сильней человеческих дум.
«Ветки устало качаются…»
Ветки устало качаются
В мокром, печальном саду
Светлое лето кончается
Ветер приносит беду.
В час темноты изнурительной,
Грустную ноту ведя,
Осени шепот томителен
В медленных каплях дождя.
Слушаю сердцем молчание,
Прошлое встало со дна,
Прошлое в ясном сиянии —
И тишина, тишина.
«Есть поверье: чувствуя, что он…»
Есть поверье: чувствуя, что он
Смертью близкой будет поражен,
Раненный предвиденьем беды,
Коршун ищет близости воды.
И, найдя, кружит, и вдруг полет
Сразу и навеки оборвет
И, раскинув крылья, с высоты
Падает в прибрежные кусты.
Так и я, к тебе свой путь прервав,
Упаду среди недобрых трав,
Так и я, сыграв свою игру,
В воздухе высоком не умру.
«Женщине, которой Гумилев…»
Женщине, которой Гумилев
О грифонах пел и облаках,
Строю мир я выше облаков
В сердце восхищающих садах.
Говорю ей: «Есть для нас страна —
Душу вынем и туда уйдем:
Выше страха, выше смерти, выше сна
Наш прекрасный, наш небесный дом.
Помнишь, в древности мы были там.
Словно в воду звездные лучи,
Нисходили к смертным дочерям
Ангелы бессмертные в ночи.
Вспомни — в древности и ты была
Ярче звезд для Ангела Луны,
И теперь еще добра и зла
Над тобой два света сплетены».
Но она грустна и смущена —
«Разве можно верить — просто так?»
Медленным движеньем у окна
Крылья-тени вскинула во мрак.
Слушает — и не находит слов,
Смотрит, но в глазах печаль и страх,
Женщина, которой Гумилев
О грифонах пел и облаках.
«Как можно спать, когда кругом война?..»
Как можно спать, когда кругом война?
Как можно лгать, надеяться и верить?
Ведь безразличье — страшная вина…
А дни мои — какой их мерой мерить? —
Забота о себе, и нищета,
Унылый труд, болезни, раздраженье…
Как можно жить? Ведь это — пустота,
Предельный мрак, слепое униженье,
Удел Червя, улитки… И к чему
Всё «высшее», всё «гордое», все строки…
(Дождь. Капли глухо падают во тьму.)
Но я живу. И воздух Твой жестокий
Дыханию привычен моему.
«Когда-нибудь опять весне и свету…»
Когда-нибудь опять весне и свету
С открытым сердцем рада будешь ты;
Когда-нибудь — как странно думать это —
Под новым солнцем расцветут цветы.
И мир усталый, бурей потрясенный,
Забудет всё, и холод и войну.
И этот век, тревожный и смятенный
Как мудрый старец, отойдет ко сну.
«Легка, таинственна, неуловима…»
Легка, таинственна, неуловима
Мечтательная грусть — и так остра
Косая тень, что пролетает мимо
Собора, освещенного с утра.
Молитвами и звуками органа
Как милость вновь на землю низвести?
Опять вражда, открытая как рана,
Отчаянье встречает на пути.
Тысячелетней горечью напева
Она звучит — и отвечает ей
Печальною улыбкой Приснодева,
Склоненная над ношею своей.
«Мы пленники, здесь, мы бессильны…»
Мы пленники, здесь, мы бессильны,
Мы скованы роком слепым,
Мы видим лишь длинный и пыльный
Тот путь, что приводит к чужим.
И ночью нам родина снится,
И звук ее жалоб ночных —
Как дикие возгласы птицы
Птенцов потерявшей своих,
Как зов, замирающий в черных
Осенних туманных садах,
Лишь чувством угаданный. В сорной
Траве и в прибрежных кустах,
Затерянный, но драгоценный,
Свет месяца видится мне,
Деревья и белые стены
И тень от креста на стене.
— Но меркнет, и свет отлетает.
Я слепну, я глохну — и вот
На севере туча большая
Как будто на приступ идет.
Музе
I. «В Крыму так ярко позднею весною…»
В Крыму так ярко позднею весною
На рейде зажигаются огни.
Моя подруга с русою косою
Над атласом склонялась в эти дни.
Шли корабли в морской волне соленой,
Весь мир следил за ходом кораблей;
Над темной бездной, над водой зеленой
Неслась надежда Родины моей.
А девочке с глазами голубыми
И мальчику — тревога без конца:
Мечтали мы над картами морскими,
И звонко бились детские сердца.
Потом — в дыму, в огне, в беде, в позоре
С разбитых башен русский флаг спадал,
И опускалась и тонула в море
Моя любовь среди цусимских скал.