В те дни мы были оба одиноки,
но я не знал, что ты уже в дороге,
уже в пути спасение мое.
11{323}
— Ответьте мне, Сервантес и Доре,
почто так жалок рыцарь из Ламанчи,
зачем порок так царственно заманчив
и почему нет радости в добре?
Так вопрошал я в чертовой дыре,
боль вечных ран надеждой не занянчив,
у мертвых и живых ответа клянчив,
но был уклончив он о той поре.
Под ношей зла, что сердцу тяжела,
когда б я знал, что рядом ты жила,
как Бог, добра, но вся полна соблазна.
В твоих губах цвел сладостный ответ:
— Лицо Любимой излучает свет,
а харя зла темна и безобразна.
12{324}
Для счастья есть стихи, лесов сырые чащи
и синяя вода под сенью черных скал,
но ты в сто тысяч раз таинственней и слаще
всего, что видел взор и что рассудок знал.
Когда б мне даровал небесный аксакал
джорджоневский закал, заманчивый и зрящий,
то я б одну тебя бросал на холст горящий,
всю жизнь тебя для всех лепил и высекал.
Почто, из тьмы один, лишь я причастен к чуду?
Есть лучшие, чем я. С кем хочешь и повсюду
будь счастлива. А я, хвала твоим устам,
уже навек спасен, как Господом католик.
По капле душу пей томливыми, с которых
еще не отжурчал блаженный Мандельштам.
13{325}
Люблю твое лицо. В нем каждая черта —
от облачного лба до щекотных ресничек —
стесняется сказать, как ландышно чиста
душа твоя, сестра деревьев и лесничих.
Тому, кто чист душой, привычна нищета.
Для бывших бунтарей мы нищие из нищих.
Но ты, не помня зла, беспечностью казнишь их.
Перед лицом твоим не страшно ни черта.
Люблю в него смотреть с наивностью сектанта.
Когда читаешь вслух Гомера или Данта,
ты всей душою там, в их думах дома ты.
Но тихо льется ночь в древесные стаканы,
и ласк твоих труды медлительно-медвяны,
и прелести твоей не надо темноты.
14{326}
Не встряну в зло, не струшу, не солгу.
Есть карточка, где ты в горах на юге…
Учи меня мучительной науке,
как сладко быть у губ твоих в долгу.
Мне трын-трава проказы и разлуки,
но я забыть до смерти не смогу,
как ты, раскинув ласковые руки,
лежишь, как жар, нагая на снегу.
В любовной выси облачком соблазна.
И, если ты с влюбленным не согласна,
прости восторг, за радость не гневись,
и я, прощенный, нежностью наполнюсь.
В тебе ж, как сестры милые, духовность и
чувственность, грудь с грудью, обнялись.
15{327}
Уже бежать за поездом готов,
земле и небу шлю свои проклятья.
В неблизкий свет умчалась в легком платье
и сгоряча хлебнула холодов.
Но, как спины от горя не горбать я,
за сотни верст не протоптать следов.
Разлуки воздух горек и ледов.
Должно быть, скука в этом Закарпатье.
Служебный выезд радостью убог,
и ни тепла, ни друга. Дай-то Бог,
чтоб хоть один нашелся из кагала.
И я кого-то жалобно молю:
согрейте в стужу веточку мою,
развеселите, чтоб не тосковала.
16{328}
Твое лицо светло, как на иконе,
ты в зное снов святишься, как река.
Хвала тебе! Крылаты наши кони.
Как душен век! Как Вечность коротка!
Мне без тебя — ни вздоха, ни глотка.
О, сколько жара тайного в тихоне!
Стыдишься слов? Спроси мои ладони,
как плоть твоя тревожна и гладка.
Отныне мне вовек не будет плохо.
Не пророню ни жалобы, ни вздоха,
и в радость боль, и бремя — благодать.