К моей звезде, таинственной, далекой,
иду на свет единственной дорогой,
слепого века строгий поводырь.
48{360}
Когда уйдут в бесповоротный путь
любви моей осенние светила,
ты напиши хоть раз когда-нибудь
стихи про то, как ты меня любила.
Я не прошу: до смерти не забудь.
Ты и сама б до смерти не забыла.
Но напиши про все, что с нами было,
не дай добру в потопе потонуть.
Гладишь — и я сквозь вечную разлуку
услышу их. Я буду рад и звуку:
дождинкой светлой в ночь мою стеки.
И я по звуку нарисую образ.
О, не ласкать, не видеть — но еще б раз
душой услышать милые стихи.
49{361}
О, если б всем, кто не спасется сам,
кому от мук дышать невмоготу,
чью боль поймут в двухтысячном году,
о, если б тем страдальцам, тем друзьям,
как болеутоляющий бальзам,
прижать колени Лилины ко рту,
о, если б их тоскующим глазам
по капле пить благую наготу!
Дари нам вечность, радуя и снясь.
Пусть гибнет мир от злобы и тоски,
но пусть спасут достойнейших из нас
небесных чаш апрельские соски.
Как сладко знать о прелести добра
за полчаса до взмаха топора.
50{362}
Когда уйдешь, — а рано или поздно
ведь ты уйдешь, затем что молода,
затем что рощи никнут в холода
и сухомять расшатывает десна, —
душа пребудет памятью горда,
и пусть проходит чисто и бесслезно
тех лет осиротелых череда,
что нам дано прожить с тобою розно.
О, будь счастливой в жизни без меня!
Возьми на память эти письмена,
что в дни любви душа моя кропала.
Как все живое — воду и зарю,
за все, за все тебя благодарю,
целую землю — там, где ты ступала.
51{363}
Не льну к трудам. Не состою при школах.
Все это ложь и суета сует.
Король был гол. А сколько истин голых!
Как жив еще той сказочки сюжет.
Мне ад везде. Мне рай у книжных полок.
И как я рад, что на исходе лет
не домосед, не физик, не геолог,
что я никто — и даже не поэт.
Мне рай с тобой. Хвала Тому, кто ведал,
что делает, когда мне дела не дал.
У ног твоих до смерти не уныл,
не часто я притрагиваюсь к лире,
но счастлив тем, что в рушащемся мире
тебя нашел — и душу сохранил.
* * *
А как же ты, чей свет не опечалю{364},
кому я друг, возлюбленный и брат?
«Живи, живи!» — твои мне говорят
глаза и я «не бойся» обещаю.
Налей мне лучше водки вместо чаю
(хотя и водке я уже не рад) —
и улыбнусь, и жить не заскучаю:
не собран вклад для поминальных трат.
Прозреть бы смысл, отринув злую чушь бы,
а там и ты, глядишь, уйдешь со службы
и поживем, весь свет растеребя.
Вся жизнь до сих прочлась, как телеграмма,
и в мрак уйти мне, в самом деле, рано:
так мало в жизни радовал тебя.
Пушкин [поэма]{365}
Пишу по-русски слово «Пушкин»
и, в лад безнебным дням и снам,
все думаю под счет кукушкин
с тоской в душе: за что он нам?
За что нам этот свет и хмель?
Лицом не доживший до старца,
зачем он в нас, в тебе ль, во мне ль,
как Божий замысел, остался?
* * *
А он не у земных владык
мочил кадык, смеясь над саном.
А он любил подруг младых,
прильнувших робко в беге санном.
Как тьмы не знающая ночь,
хоть некрасивый, да прекрасный,
он будто все собрал соблазны,
дабы, вкусивши, превозмочь.
Задиристый и заводной,
мужал, уступчиво добрея,
один меж всех и в то же время
со всеми нами заодно.
И мы журнальные страницы
занять собою норовим,
но где ж нам с Пушкиным сравниться,
с тем дружелюбьем мировым?{366}
И мы шумим, и мы дерзаем,
но Богом вписано в журнал,
как на экзамене Державин{367}
его отечески признал,
как тут же царь, как Бог Адама,
услал подалее от глаз,
и бессарабская программа{368}
бесовским вихрем пронеслась,
как, схваченный девятым валом,
он все же не пошел ко дну,
как многих женщин целовал он,
но не обидел ни одну,
как, мир мечтою облетев,
не расставался с краем отчим
и как он был во зле отходчив
и постоянен в доброте.