Вы — мудрец и праведник,
и душой дитя,
Вам поставят памятник,
лик позолотя.
В мире электроники
Вы из первых звезд.
А мои поклонники —
кто куда из гнезд.
Но сквозь всю зашарканность,
но сквозь всю муру,
почему так жалко Вас,
сам не разберу.
В тьме, хоть очи выколи,
после лютых гроз
Вы науку двигали,
а куда — вопрос.
Но, куда б ни метили,
юный и седой,
вышли в благодетели
при науке той.
В развеселом зареве,
в потайном аду
хорошо плясали Вы,
да под чью дуду?
Лучше в ночи царственной,
сердце затая,
с Дней Александровной
слушать соловья.
Ах, вчера ли, ноне ли,
да и то едва
Вы впервые поняли,
чем душа жива.
Не в плену палаты ли,
встав из-под ножа,
Вы лишь чуть поладили
с тем, чем жизнь свежа,
в той больной беспечности
ощутив впотьмах
дуновенье вечности
на своих щеках…
Академик Усиков,
говорю всерьез:
есть на свете музыка,
воробьи, Христос.
Перед рыжей белкою,
стрекозой с листа,
ах, какая мелкая
наша суета.
Я люблю Вас, мальчика
до седых волос,
с кем дружить заманчиво,
да не довелось.
Не делами жаркими
мудрость весела,
оттого и жалко мне
Вашего чела.
Лучше б Вы поездили
в мире, не спеша,
удивясь поэзии,
воздухом дыша.
Есть ли что исконнее
синевы небес,
городов Эстонии,
кафедральных месс?
Вы ведь тоже можете
вечность напролет
разбираться в Моцарте,
пить Платонов мед,
слушать речь кукушкину
и, служа добру,
поклониться Пушкину
в смоляном бору.
Я люблю Вас, рыцаря,
чей задумчив лоб,
жду Вас — в книгах рыться ли,
спорить ли взахлеб.
Да смешно надеяться,
что, пришедшись впрок,
голосок на деревце
пересилит рок.
Вам не сняться с якоря,
не уйти в побег,
Александр Яковлевич,
милый человек.
НОВЫЙ ГОД С АЛТУНЯНОМ{385}
Я не видел выхода на лицах
и смотрел на берег сквозь туман,
где светился притчей во языцех
легендарный Генрих Алтунян.
Мы взялись, как братики за ручки,
и смеялись в добром забытьи,
когда ты вернулся из отлучки,
где тебя держали взаперти.
А пока прикладывался к пайке
и месил за проволокой грязь,
о тебе рассказывали байки
и молва на крылышках неслась.
Но не стоит мир своих пророков,
он под ребра холодом проник.
Для твоих рассчитанных наскоков
не осталось мельниц ветряных.
В душный век Освенцимов и Герник
с высей горных сходит Новый год.
За кого ж нам в бой помчаться, Генрих?
Что нам делать в мире, Дон Кихот?
На кого нам духом опираться?
Ни земли, ни солнышка вдали.
Разбежалось рыцарское братство,
сожжены мосты и корабли.
Разольют последнее по чаркам,
золотые свечи отгорят.
Ты затихнешь мудрым патриархом
с бородой, как снежный Арарат.
Но живут азарт и ахинея,
и веселье ходит вкруг стола,
и с любовью смотрит Дульсинея
на твои гремучие дела.
Не по мне хмельное суесловье,
но в начале пьянки даровой
за твое кавказское здоровье
я с усердьем выпью, дорогой.
ИОСИФУ ГОЛЬДЕНБЕРГУ{386}
Там, где Оки негордый брег
погребся в гуще трав,
живет Иосиф Гольденберг,
по школьной кличке — Граф.
Глотая скудную еду,
какую Бог пошлет,
ни у кого ни на виду
он в радости живет.