РЫБАЦКАЯ ДОЛЯ{399}
Да вправду красна ли, да так уж проста ли
рыбацкая доля, рыбачья беда?
Их лодки веками в раздолье врастали.
Их локти разъела морская вода.
Гремучие ветры их кости ковали,
плакучее пламя провялило плоть.
Им до смерти снятся бычки и кефали.
Им ходится трудно, им хочется плыть.
Их вольные души сгорят и простятся
на темной волне, не оставив следа.
Недаром в них кротость и крепость крестьянства
с рабочей красой необычно слита…
А вы вот бывали в рыбачьем поселке,
где воздух, что терен, от зноя иссох,
где воздух серебрян и густ от засолки,
где сушатся сети и мокнет песок?..
Шальные шаланды штормами зашвыривает.
Крикливые чайки тревожно кружат.
Крутая волна затекает за шиворот,
и весла, как пальцы в суставах, хрустят.
Я меры не знаю ночному старанью —
старинные снасти крепить на ходу,
чтоб утречком выплеснуть лодки с таранью
и бросить рыбеху рябому коту.
Отшумели весны.
Отгорели годы.
Опустились весла
в голубые воды.
Стали ночи кратки,
стали дни пекучи.
На поля, на грядки
каплет пот текучий.
В поле пляшут мошки,
небосвод распахнут,
и цветы картошки
одуряя пахнут.
О девичьи щеки,
что румянец жжет их, —
золотые пчелки
на колосьях желтых!..
А в ночи ветвями
заколышет ветер,
и еще медвяней
от полей повеет.
Говоришь, озябла?
Ну так ляг же рядом.
А с дерев, а с яблонь
так и сыплет градом…
Мы недаром стали
и сильней, и зорче,
и уста с устами
говорят без желчи.
Солнце палит люто.
Сердце просит лёта.
Сколько зноя лито!
Здравствуй, жизни лето!
ПАМЯТНИК ИЗ СНЕГА{401}
Я рад, что мною не упущена
простая уличная сценка.
Из снега слепленного Пушкина
видали вы в саду Шевченко?
А я видал сию диковину,
стоял, глазел с подругой обок.
Как бы из мрамора откованный,
на нас смотрел любимый облик.
К нему сходилися паломники,
и, скрытый плотными плечами,
художник, строгий и молоденький,
свой труд заканчивал в молчанье.
Кто с нами там сегодня выстоял,
в который раз в уме итожил,
что молодость и бескорыстие,
по существу, одно и то же.
* * *
Мы с народом родным обменялись сердцами давно{402}
.
Я доподлинно знаю, какого я роду и племени.
Мне с рождения в дар было знойное знамя дано,
где и молот, и серп, и звезда над колосьями
хлебными.
Я его, как святыню, с березовым светом берег.
Что б ни стало со мной, на какие просторы ни езди я, —
буду верен навек — меж дорог, что стучат о порог, —
лишь ему одному да еще твоим чарам, поэзия.
Я пророком не слыл, от гражданских страстей
запершись,
не бежал от людей за дверные затворы, засовы,
не роптал на ветра, не считал, что не ладится жизнь,
и в словах не плутал, и из пальца стихов не высасывал.
Но лукавым глазам попадался в певучий полон,
в шелестящих лесах задыхался от щебета пташьего,
пропотев домокра, огородное зелье полол,
на токарных станках золотистые трубы обтачивал.
Четверть жизни таскал за плечами мешок вещевой.
Все, что есть у меня, — заработано мною и добыто.
Я не верю стихам, за которыми нет ничего:
ни великой души, ни обильного пота, ни опыта.