ТРУЖЕНИЦА ЛЮБОВЬ{468}
Труженица любовь
гонит мой сон до солнца:
спящего лба коснется
любящая ладонь.
Скажет: «Вставать пора,
время за дело браться,
есть огневое братство
печки и топора».
Смотрит на мир открыто —
солнышко ей на бровь —
русская Афродита,
труженица любовь.
Труженица любовь
приняла позу прозы.
Брат ее позабросил,
грызла ее свекровь.
Не клевета, не зависть
выпили жар из вен.
Губы ее терзались
из-за моих измен.
Горе ее качало,
кривда студила кровь.
Сколько, любя, прощала
труженица любовь.
Труженица любовь,
шаг твой от бурь не шаток,
сколько в моих стишатах
милых твоих следов.
Там, где меж черных гряд
спеет твое хозяйство,
я, как мальчишка, рад
ласковых рук касаться.
Среди земных плодов
дышит в полотнах тканых
вместо царевн-вакханок
труженица любовь.
Труженица любовь —
воздух моей гортани,
сколько мы скоротали
пасмурных лет с тобой!
Сердце стучит о ребра
против дерьма и лжи.
Мир молодой и добрый
в теплой ботве лежит.
Ходит по жилам кровь.
Труд не дает поблажки.
С веком в одной упряжке —
труженица любовь.
ПУШКИН{469}
Курчав и смугл, горяч, голубоглаз,
Смотрел и слушал. Влюбчива и зряча,
Его душа к великому влеклась,
Над чудом жизни радуясь и плача.
Он, был, как Русь, прекрасен без прикрас
И утомлен как загнанная кляча,
Когда упал, пред смертью глаз не пряча
На белый снег, весь кровью обагрясь.
Воспряв из мук, он к нам придет не раз,
Курчав и смугл, горяч, голубоглаз,
Какая жизнь в очах его таима!
С пером в руке, молясь ночным свечам,
Он светлый стих Авроре посвящал.
Ему, как нам, любезно это имя.
СОСНЫ{470}
Деревья нам бывают тезками,
встают при встречах на дыбы.
Есенин бражничал с березками.
Дружили с Пушкиным дубы.
Одним их кроны душу тронули,
а кто-то волю дал ножу,
а мне созвучны сосны стройные.
Я к ним за счастьем прихожу.
Со школьных лет мне все в них нравится,
моей душою принята
колючесть их и склонность к равенству,
застенчивость и прямота.
Солнцелюбивы и напористы
и золотые, словно мед,
они растут почти на полюсе
и у тропических широт.
Корыстолюбцам в назидание,
себя на битвы обрекав,
неприхотливые создания
шумят верхами в облаках.
Плебейки, труженицы, скромницы,
с землей и воздухом слиты,
в их сердцевине солнце кроется,
на них чешуйки золоты.
У них не счесть врагов-хулителей,
чтоб вянул стан, чтоб корень сох, —
но тем обильней, тем целительней
их смоляной и добрый сок.
А наживутся да натешатся, —
их свалит звонкая пила
и пригодятся для отечества
литые теплые тела.
Не отрекусь и не отстану я,
как леший, в сосенки залез.
Их богатырство первозданное
стиху б сгодилось позарез.
Их жизни нет чудней и сыгранней,
и вечно чаю, безголов,
мешать свое дыханье с иглами,
до боли губы исколов.
* * *
О жуткий лепет старых книг!{471}
О бездна горя и печали!
Какие демоны писали
веков трагический дневник?..
Как дымно факелы чадят!
Лишенный радости и крова,
по кругам ада бродит Дант,
и небо мрачно и багрово.
Что проку соколу в крыле,
коль день за днем утраты множит?
Ушел смеющийся Рабле
искать великое «быть может».
Все та же факельная мгла.
Надежда изгнана из мира.
И горечь темная легла
на лоб голодного Шекспира.