Изборожденной трещинами грудью
К ней берег слег, не причинив вреда,
И, вся сверкая ересью и жутью,
Скользит, журча, куринская вода.
Давным-давно, в минувшие года
Веселый Пушкин брел по сухопутью,
Играя жизнью, заглянул сюда.
Он вкус ее похваливал тогда.
И, памятью горда, под дымной мутью
Скользит, журча, куринская вода.
* * *
И вот дарован нам привал:{500}
Сидим и почиваем.
Здесь в прошлом Лермонтов бывал,
И мы теперь бываем.
Возможно, этот вот гранит
И этот вот песчаник
О нем предание хранит
В таинственном молчанье…
Однако ж, лютая жара.
Смотрю и вижу еле:
Стоит высокая гора.
Над ней века шумели…
…Трава, желтея и шурша,
Сгорит от зноя скоро…
На той горе лежит Шуша —
Великолепный город.
Как солнцем выжженный скелет,
В колеблющемся зное,
Она белеет на скале
Могильной белизною.
В ее глазницы заглянуть
Лишь звездочкам падучим.
Ах, до нее невесел путь:
Карабкаться по тучам.
Скажи, скажи мне, камень гор,
Единственному в свете,
Не здесь ли Лермонтова взор
По-доброму стал светел…
А на заре иных времян
Кровавым страшным летом
Здесь турки резали армян
По вражеским наветам.
Враги, сердечные, секлись
Калеными клинками,
И кровь с горы бежала вниз
И капала на камень.
* * *
Вечер в белых звездах был по праву{501}
Обалдело горд самим собой.
Ветер стих, и онемели травы,
Пала пыль на плиты мостовой.
Докурил и потушил, и сплюнул,
Подошел к окну — и обомлел.
Надвигалась ночь. И лунно-лунно
В этот вечер было на земле.
И таким он был тогда хорошим,
Что мгновеньем стал я дорожить,
Что казалось: как я много прожил, —
Так хотелось мучиться и жить…
Над росою стен Степанакерта
Ночь текла как музыка и бред.
Горы были вырезаны кем-то
На холодном лунном серебре.
Запахи тропических растений
Растворялись в белой полумгле.
Вперемежку отсветы и тени,
Воплотясь, бродили по земле.
И воспоминанием о детстве —
Бабушкины сказки про зверей —
Плакали шакалы по соседству,
Будто дети плачут у дверей.
Остывали от дневного жара
Плиты улиц. Просыхала грязь.
Под окошком целовалась пара,
Никого на свете не стыдясь.
Он пальто накинул ей на плечи,
Обнимал, на грудь свою клоня…
Я стоял, и я смотрел на вечер,
И они не видели меня.
Отошел, ругнувшись по привычке —
Шепотом, замечу между строк, —
Завернул цигарку, портил спички
О сырой и стертый коробок.
Мне не жаль, я в зависти не чахну,
Не горюю, старчески бубня.
Пусть для них сегодня травы пахнут,
Как когда-то пахли для меня.
Только жаль, что время слишком грузно,
Что ничем не в силах я помочь,
Что когда-нибудь им будет грустно
Вспоминать сегодняшнюю ночь.
* * *
Как мать судьбой дана сынам{502},
Ты мне навеки дан,
И я пою тебе салам,
Седой Азербайджан.
То вам салам, вершины гор,
Салам скупым полям,
За ветер, солнце и простор
И за любовь — салам!
Иду за каменную грань,
Весной твоей дыша.
Здесь песней славится гортань
И мужеством душа.
Зеленый вьется виноград
По стенам, по стволам.
Кто хмелю жизни вечно рад,
От тех тебе салам.
Куда тебя в зловещий дым
Тропа твоя вела?
Не ветхим древностям твоим
Звучит моя хвала.
Ты в ложный пафос не втяни
Души не по делам, —
Но звонким вышкам нефтяным
От всей земли салам.