Продырявлен на войне,
Привезен из Бельгии, —
Жили страсти в нем вдвойне,
И притом не мелкие.
За работой хохотал,
И ни днем, ни вечером,
Не видал я, никогда
Головы не вешал он.
Не удержится никто,
Так и лопнет заживо,
Коли сочный анекдот
Тот остряк расскажет вам.
Говорил он: «Не томись,
Плачем благ не вызовешь.
Был отец мой Утемис,
Я же — Оптимисович.
Многим тысячам друзей
Шибко тяжелее, чем
Нам с тобой, — в аду, в грозе,
Жизни не жалеючи.
Погляди на землю, друг,
Ни о чем не спрашивай.
Счастье — дело наших рук
И рассудка нашего.
Дружбой мужа дорожи,
Он душой расплатится…
А подруги хороши,
Когда снято платьице.
Хоть порой и тяжело
Бьет судьба, уродуя, —
В то, что стану пожилой,
Не поверю сроду я».
Говорил он так, чудак,
С нами о существенном,
Незаметно сочетав
Личное с общественным.
Мы расстались с ним давно.
Снегом годы пали те.
Хорошо, что мне дано
Чувство доброй памяти.
Где смеется, где грешит,
Знать не утомился, вишь,
Где он нынче, мой Рашид,
Милый Оптимисович?..
ПЕСЕНКА БЕСА{526}
Вперед вперед в последний раз
в последний раз в четыре шага
в холодном небе топырит рога
в последний раз луна
живое мясо только нам
только нам никому другим
и сердце и хвост и четыре
ноги на этот раз для нас
сюда сюда попробуй теперь
попробуй теперь поспеши глупец
лишь в нужный час поймешь наконец
попробуй еще пока
земля кругла и округло-сладка
округло-сладка прижмись горячо
в последний раз попробуй еще
округло-сладка поверь.
* * *
Любимая, не видимо ль{527},
Под пытками, под карами,
Что я ничуть не выдумал
Тебя с глазами карими?
Что — сердце, как в бреду оно,
Ни отдыха, ни сна ему
От жизни непридуманной,
От нежности незнаемой.
Все деспоты, все изверги —
Пред нею жалкий хлам они.
Лета мои, вы, искорки,
Взлетайте в чадном пламени!
Не адская ли химия
Дарит такими язвами?
Почто полны стихи мои
Душой твоей всё явственней?
Искусство — куст ракитовый,
А ты еще святее, чем
Весна, во сне облитая
Своим сияньем девичьим.
Ты вся — лесная, жгучая,
И нет светлей и ласковей,
И жжешь мне душу, мучая,
Прищуренными глазками.
Люблю с руками голыми
Тебя в жаре и шуме я.
О, ближе, ближе, полымя,
Беснуйся до безумия!
Раскинься на ветру, секи,
Чтоб ярче жизнь была еще,
В твои ладони, в трусики
Упасть лицом пылающим!
Под белою акацией,
Под молниями гончими
Смогу ль еще ласкаться я
Иль все навеки кончено?
А мне судить грехи твои
На свете нет мерила,
Блестящие и хитрые
Глаза твои, Ирина.
* * *
Ты дашь одеждам опуститься{528}
И станешь музыкой и бездной,
Земной и теплой — до бесстыдства,
До боли — милой и небесной.
Лишь перемешанные руки,
Как крылья самой смелой птицы,
Взлетят от нежности и муки
И станут корчиться и биться.
С дыханьем пламенным и частым
Прильну без памяти к сладчайшим,
К одним лишь мужеством и счастьем
Меня поящим белым чашам.
И всё безмолвней, всё безмолвней
Увижу ближе самых близких
Сквозь чад, веселое от молний
Твое лицо в соленых брызгах.
Губами, горлом, каждой мыщцей,
Ноздрями, зреньем, кожей пальцев
Я буду знать, как ты томишься,
И в наготе твоей купаться.