И пронзенные молнией,
полные сладкой истомой,
друг у друга в руках
отдыхаем, слабы и тихи.
Но уже к нам стучат.
Появляется кто-то бездомный,
ставит водку на стол
и читает плохие стихи.
О спасибо тебе
за твое торжество! О еще б раз!
О безумная щедрость,
что целого мира милей.
В каждом взоре моем —
твой огнем обрастающий образ,
твое светлое личико, —
женщина жизни моей.
* * *
Никто из нас не вечен{562},
Но в этом-то и соль…
Смотрю на майский вечер
С парадом сменных зорь.
Как будто бы прощаюсь
Я с тем, чем дорожил.
И снова возвращаюсь
К тому: «А так ли жил?»
В пути сбивался с курса,
Изрядно бедовал,
Но ненавидел труса,
Друзей не предавал.
Меня душили тосты
С лобзаньем под конец.
Боялся, как коросты,
Двуличия сердец,
Слащавости улыбок
И лицемерья слов…
Наделал я ошибок,
И наломал я дров.
В содеянном не каюсь
И с прошлым связь не рву.
Понять себя стараюсь,
А значит, я живу.
* * *
Я поутру неспешным шагом{563}
Пройду знакомой стороной,
Где ручеек на дне оврага
Звенит натянутой струной.
Войду в аллею статных лип,
Нежданно их покой нарушу.
И буду осторожно слушать
Дыханье ровное земли.
Я позабуду, хоть на миг,
О шуме улиц, пыли комнат…
Полет шмеля и птичий крик
О чем-то светлом мне напомнят.
Но так прекрасен грех,
Что нам не страшно ада.
Такого ж, как у всех,
Нам до смерти не надо.
По росту был бы челн
Дешевый и дощатый.
Я знаю, что почем,
И не прощу пощады.
За горькую мазню,
Нашептанную мукой,
Я сам себя казню
Ознобом и разлукой.
* * *
История былой любви{565},
замешанной на черной гуще,
что на словах не станет лучше,
хоть как ее ни назови.
История беды, чье зло
при нас и с самого начала
припевом совести звучало,
что нам с тобой не повезло.
История ничьей вины,
переосмысленная в песне,
где, как в истории болезни,
черты смертельности видны.
История любви былой,
верней, того, что так назвалось,
что в страшном сне душе наспалось
ее тревожною порой.
* * *
Берегите нас, поэтов,
Берегите нас…
Булат Окуджава
От подобной лекции
ни красы, ни проку.
Разве надо легче им,
Пушкину и Блоку?
Ведь стихотворение
это не нечаянно,
а преодоление
мути и отчаянья.
Позвеним, потрепемся,
чести не ронявши.
А что сердце вдребезги —
это дело наше.
И, с тобою спорячи,
прогадала б вечность,
если б стали сволочи
более беречь нас.
Не гляди ж так жалобно
на призванье это.
Нас беречь не надобно,
ибо мы — поэты.
Нам грустить не велено.
…А в Киеве осень.
Ах, улица Ленина,
дом шестьдесят восемь…
* * *
Ах, какое надо мною бьется зарево{566},
когда я, освободясь от чепухи,
для тебя, моя загаданная, заново
переписываю старые стихи.
Не затем, чтобы хвалиться да куражиться,
прошлым горем душу жалобить твою.
Жар остынет, боль утихнет, жизнь уляжется, —
от стиха ж я ни таинки не таю.