Одолевали водоливы.
Им лист печатный маловат.
Еще туда-сюда вдали бы,
а то под ухом норовят.
А правда не была криклива,
у правды — скромное жилье,
но вся земля ее прикрыла,
и все услышали ее.
ЛЕШКЕ ПУГАЧЕВУ{67}
Обставляешь логово?
Тычешь в нос отцовством?
А ведь дело плохо —
жизнь не вытанцовывается.
Не вытанцовывается — ну и черт с ней!
Было бы живо искусство,
а чарку водки и коркой черствой,
как выяснилось, можно закусывать.
Люблю тебя, черта русского,
за то, что рожден шальным,
хоть и по разным руслам
мы плещем и шумим.
Тебе ль беду не каркали
скупые куркули? —
Не ставь души на карту.
Маститых не хули!
Нынче время тусклое,
паче для артистов:
упекут в кутузку,
«пальчики» оттиснув.
Замурзанные музы
на сцену волокут
героев кукурузы,
вождей по молоку.
Хочешь приятно
пожить-позабавиться?
Исполнись, приятель,
гражданского пафоса!
Ты им на это смачно
и весело ответил:
— Мечта у нас, как мачта,
подставлена под ветер.
А не лучше, парень,
взять и удавиться,
чем со сцены шпарить
из передовицы?
Все надо делать вкусно,
рискованно и зычно.
Кто создан для искусства —
тот язва и язычник.
Что диспуты, что деспоты
опухшим и шалавым,
коль из того же теста мы,
что Пушкин и Шаляпин?
К удачам недоверчивы,
с любовью не в ладу,
горим с утра до вечера,
а ночь у нас для дум.
Не вынесли и черти бы
тех горестей и тех радостей, —
аж пот закипал на черепе
и лился на лист тетрадочный.
Мы душ не мараем ложью,
как ваш перегнивший Рим,
шуруем во славу Божью
и ведаем, что творим.
Хмельны от питья веселого,
выкашливающие дым,
когда-нибудь мы еще здорово,
по-шаляпински пошалим!
Вот так ты сказал — и баста,
и душу всю распротак!
Люблю тебя, зубастого,
в забавах и трудах.
Пошлялись мы по свету,
поспорили с судьбой.
Другой России нету,
чем та, что мы с тобой,
с трагическим весельем,
спаленные дотла,
в сердца людские сеем,
чтоб чистою взошла.
Пускай в мошне не густо,
лишь песня шла б на лад.
Да светится искусство!
Да здравствует талант!
ОДА РУССКОЙ ВОДКЕ{68}
Поля неведомых планет
души славянской не пленят,
но кто почёл, что водка яд,
таким у нас пощады нет.
На самом деле ж водка — дар
для всех трудящихся людей,
и был веселый чародей,
кто это дело отгадал.
Когда б не нес ее ко рту,
то я б давно зачах и слег.
О, где мне взять достойный слог,
дабы воспеть сию бурду?
Хрустален, терпок и терпим
ее процеженный настой.
У синя моря Лев Толстой
ее по молодости пил.
Под Емельяном конь икал,
шарахаясь от вольных толп.
Кто в русской водке знает толк,
тот не пригубит коньяка.
Сие народное питье
развязывает языки,
и наши думы высоки,
когда мы тяпаем ее.
Нас бражный дух не укачал,
нам эта влага по зубам,
предоставляя финь-шампань
начальникам и стукачам.
Им не узнать вовек того
невосполнимого тепла,
когда над скудостью стола
воспрянет светлое питво.
Любое горе отлегло,
обидам русским грош цена,
когда заплещется она
сквозь запотевшее стекло.
А кто с вралями заодно,
смотри, чтоб в глотку не влили:
при ней отпетые врали
проговорятся все равно.
Вот тем она и хороша,
что с ней не всяк дружить горазд.
Сам Разин дул ее не раз,
полки боярские круша.
С Есениным в иные дни
история была такая ж —
и, коль на нас ты намекаешь,
мы тоже Разину сродни.