Старый Иосиф идет,
Важно опершись на посох.
Сына Мария несет,
Солнце играет на косах.
Спят, погруженные в лень,
Возле дороги оливы.
Вьются в древесную тень
Темных дорожек извивы.
Фиг зеленеют плоды,
Скрытые лиственной кущей.
Рощи, холмы и сады —
Радостный мир и цветущий.
Странники дальше идут
Той же дорогой привычной.
Вот — Самария, и тут
Мерзкий народ, злоязычный.
Яркие блекнут поля,
Скрылись веселые рощи.
То — Иудеи земля,
Всё здесь — беднее и проще.
Здесь виноградников нет,
Тянутся горы, белея.
Где ты, родной Назарет?
Где же ты, где, Галилея?
В зное небесном сгорев,
Мертвы поля Иудеи.
Ветви засохших дерев
Вьются как черные змеи.
Синие спят небеса
В дымке молочной тумана.
Блещет вдали полоса
Волн голубых Иордана.
Вот показались вдали
Башен зубчатые кольца.
В рваных одеждах, в пыли
К храму текут богомольцы.
Сколько увидишь здесь лиц,
Как любопытны картины:
Гости с сидонских границ,
С дальних концов Палестины!
Движется шумно народ,
Пестрыми толпами скучен.
В круглую арку ворот
Ослик вступает, навьючен.
Важный, богатый купец
Едет на праздник всем домом.
Встретясь, болтает отец
С плотником, старым знакомым.
С матерью входит во храм,
В сумрак священных преддверий.
Деньги звенят по столам,
Воют и мечутся звери.
С робостью мальчик вошел.
Вид алтаря ему страшен:
Бык издыхает, и пол
Красною кровью окрашен.
Ноги беспомощно бьют,
В луже купаяся алой.
Голубь воркует; снуют,
Деньги считая, меняла.
Все онемели сердца.
Слово б им грозное кинуть!
«Это ль обитель отца!»
Крикнуть, столы опрокинуть!
Прошедшее с меня, грядущее встает:
Вот прокуратора огромная палата:
Одежду на себе Каиафа злобно рвет,
И подымают бич прислужники Пилата.
На место лобное Он крест свой понесет
Дорогой той, где шел теперь в Иерусалим Он;
Бессильно свалится, и крест Его возьмет
На плечи крепкие могучий телом Симон.
Меркнут далекие гор очертания.
В город пора бы войти.
Гаснешь, темнеешь… прости
Ты, дорогая Вифания!
Ворота города уж были перед Ним,
На белом мраморе погасла позолота.
Он мерной поступью вошел в Иерусалим,
Неслышно миновав раскрытые ворота.
V.ВЕЧЕРЯ[7]
Ex Illo pectore in secreto bibebat
Augustinus
Окруженный толпой, на одре
Он в таинственной думе лежал.
Догорая, светильник дрожал…
Ночь была на дворе.
Говорить не решался никто,
И для битвы не чувствовал сил.
Я, прильнув к Его груди, спросил:
Кто предаст Тебя, Господи, кто?
И прильнув к Его груди, я креп.
Синий сумрак гляделся в окно.
Он мне подал вино
И разломленный хлеб.
Я с другими прошел на крыльцо,
Не теряя из виду Его.
Разобрать я не мог ничего;
Лишь луною пахнуло в лицо.
Вся дорога была в серебре.
Мы пошли по знакомым садам.
Смутный шепот ходил по рядам…
Ночь была на дворе.
VI.ОТРЕЧЕНИЕ[8]
К костру подсел он, руки грея.
Лицо зажег багровый свет.
«И ты — сопутник Назарея?
И ты — из галилеян?» — «Нет».
Ночь холодна, и месяц светел.
Первосвященнический двор
Вдруг огласил рассветный петел.
Прислуга спит. Сгорел костер.
«Где Иоанн и где Иаков?
Где все?» Он вышел. Даль пуста.
И вспомнил, горестно заплакав,
О предсказании Христа.
вернуться
7
Вечеря (с. 22).
вернуться
8
Отречение (с. 23). В основу ст-ния лег евангельский сюжет о троекратном отречении апостола Петра, предсказанного ему Христом.