Незримыми крылами тишины.
Леса синеют, уходя в безбрежность,
Сияют мне с вечерней вышины
И кроткий мир и женственная нежность.
Моя душа — младенчески чиста,
Забыв страстей безумную мятежность
И для молитв очистивши уста.
Недвижны ели, в небо поднимая
Ряды вершин — подобия креста;
И, небесам таинственно внимая,
Перед зари зажженным алтарем,
Лежит земля, безлюдная, немая.
Окрашена вечерним янтарем
Эмаль небес за белыми стволами.
Над тишиной передвечерних дрем
Закатный храм поет колоколами,
И гаснет там, за синею чертой,
Последний раз сверкнувши куполами.
Окончен день, морозно-золотой.
Вечерний час! вечернее моленье!
Вечерний час, заветный и святой!
Пора. Огни затеплило селенье;
Ложится тень на белые снега,
И легкий дым клубится в отдаленье,
Приветный дым родного очага.
Как чувства все таинственно окрепли!
Господь! Господь! к Тебе зовет слуга:
Огонь любви в моей душе затепли!
Прими меня, родной, убогий храм,
Где я искал и находил спасенье.
Куда ребенком бегал по утрам
К заутрене, в святое воскресенье.
Все в доме спят. Я тихо выйду вон,
Взволнован весь, и полон опасенья,
Не опоздать бы. На призывный звон
Спешу чрез лес, весенний и зеленый.
Крестясь, всхожу на сумрачный амвон,
Едва лучом янтарным окропленный.
Глядят в окно и шепчут меж собой,
Прильнув к стеклу, березы, липы, клены.
Иконостас с золоченой резьбой
Давно потуск. Как небеса синея,
Венчает своды купол голубой.
Мерцают свечи, кротко пламенея
Колеблющимся желтым язычком.
Истлевшая, тяжелая Минея
На клиросе лежит перед дьячком,
И староста обходит по приделам,
Звеня о блюдо медным пятачком.
Растаял ладан. В дыме переделом
Блистает медь закрытых царских врат;
Алтарь сияет радостным пределом,
Где нет скорбей: сомнений и утрат.
Мой старый храм! Как сердцу вожделенен
В твой темный рай замедленный возврат!
Всё то, чем мир для сердца многоценен
Я приношу к ступеням алтаря,
И мой восторг, как золото, нетленен
Моей весны ненастная заря!
Как быстро ты достигла половины,
Огнями зол, бушуя и горя.
Как с высей гор бегущие лавины,
Так громы бед гремели надо мной.
Но детство вдруг, с улыбкою невинной,
Как весть, как зов отчизны неземной,
Ко мне сошло из чистых поднебесий,
Чтоб утолить кровавой язвы зной.
В душе поет, поет «Христос воскресе»,
И предо мною, как забытый сон,
Алтарь, врата в задернутой завесе,
— Сквозь золото краснеющий виссон.
Хоть я с тобой беседовал немного,
Но мне твои запомнились черты,
Смиренная служительница Бога!
Ясна душой, весь мир любила ты:
Твои таза так ласково смотрели
На небеса, деревья, на цветы,
В родных лугах расцветшие в апреле.
Когда, прозябший, зеленел листок,
Когда лучи что день теплее грели,
И под окном разлившийся поток
Бежал, шумел, блистая в мутной пене,
Синела даль, и искрился восток, —
Бывало, ты на ветхие ступени
Присядешь, рада солнышку весны,
На жребий свой без жалобы, без пени;
А небеса — прозрачны и ясны,
И облаков блуждающие лодки
По ним бегут, как золотые сны.
Я помню лик твой, старческий и кроткий,
И белизну смиренного чепца.
Ты мать была для всякого сиротки:
вернуться
Храм (с. 35). Речь идет о Храме Рождества Богородицы в с. Надовражино (не сохранился): «Храм был сырой и темный: легкие голубые арки терялись во мгле. Кое-где поблескивали тусклые серебряные образа. Редкая живопись была нежная и изящная, в стиле Александровской эпохи. Главный алтарь был во имя Рождества Богородицы. За окном алтаря зеленели кладбищенские деревья <..>, весною к стеклам приникала белая черемуха» (Воспоминания. С. 121). Минея — Четьи-минеи (Минеи четии), книги для чтения в церкви на каждый день месяца. Кроме житий святых в них помещены все книги Св. Писания, множество поучений и разных статей духовного содержания
вернуться
Раба Христова (с. 37). В ст-нии речь идет об Авдотье (Евдокии) Федоровне Любимовой, вдове Степана Борисовича Любимова, бывшего священником Храма Рождества Богородицы в с. Надовражино (Воспоминания. Гл. 8).