Выбрать главу
И из гнезда упавшего птенца, И бедную ободранную кошку, У твоего бродящую крыльца,
Равно жалела. К твоему окошку Все бедняки окрестных деревень Протаптывали верную дорожку.
В раю теперь твоя святая тень. Как твердо ты твоей служила вере, Полна любви Христовой. В летний день,
Бывало, стукну я у низкой двери, И в бедный дом войду. Как ангел ты; Вокруг ютятся страждущие звери,
Горят лампадки, и цветут цветы, И ты — живой символ долготерпенья — Струишь на всех сиянье доброты.
Среди страстей окружного кипенья Ты пребыла младенчески чиста. Вся жизнь твоя — молитвенное пенье;
Ты — фимиам перед лицом Христа. Твоя весна текла под сводом храма, В горниле бед, молитвы и поста;
И горькой жизни тягостная драма Спокойною зарей завершена. Ты умерла, как облак фимиама;
Над гробом — мир, покой и тишина. И каждый год трава могилы малой Родной любви слезой орошена.
Над насыпью, вовеки не увялый, Цветет венок из полевых цветов. Фиалка синяя и розан алый
Сквозь изумруд березовых листов Благоухают вечерами мая. И дремлет ряд разрушенных крестов,
Словам небес задумчиво внимая.

ЗОЛОТАЯ СМЕРТЬ[16]

В багрец и в золото одетые леса.

Пушкин

I. ГИМН ОСЕНИ

Вот в лесу золотошумном Глохнут мертвые тропы. Гулко бьют по твердым гумнам Однозвучные цепы.
В переливах изумруда Блещет, зыбко рябь струя, Гладь расплавленного пруда — Голубая чешуя.
Ветер дунет. Воду тронет, Пошевелит стрекозу. Золотистую уронит, Грустно, дерево — слезу.
Небывалою усладой Полон я. Не шелестя, Пролетай и в волны падай, Лист — отцветшее дитя!
Что-то как-то миновало. Где-то кончилась гроза. Без преград, без покрывала Вечность смотрит мне в глаза.
Кто-то властный рек: довольно. Усмирившись и внемля, Вновь безлюдна, безглагольна, Вновь молитвенна земля.
Круг полей — свободней, шире. В бесконечность убежа, Тлеет в пламенной порфире Леса дальняя межа.
В этом кротком позлащенье, В вещем шорохе листвы, Извещенье возвращенья Жаркой майской синевы.
Смерть с рожденьем — вечно то же, Как начало и конец. Осень, шествуй, в чащах множа Искрометный багрянец!
Возрастающим сверканьем Жажду сердца утоли! Лес, пускай мы вместе канем В смерть роскошную земли.
Нежит матовая краска Отвердевшего листа. С детства ведомая ласка В дальнем небе разлита.
В синем блеске мысли стынут… Иль из книги бытия Возраст отроческий вынут, Или вновь младенец я?

II. ЖАРКИЙ ПОЛДЕНЬ[17]

В чаще лесной густодебренной Лег я в колючей траве. На небе облак серебряный Тихо плывет в синеве.
Полно, душа! не измеривай Тягость грядущего дня. Тень от зеленого дерева Ласково лижет меня.
Миг совершенного отдыха. Где-то затеряна цель. Теплого синего воздуха Греет меня колыбель.

III. РЯБИНА

Солнце блестит на заржавленном жёлобе Утро — морознее; даль — необъятней. В небе безоблачном белые голуби Вьются над ветхой моей голубятней.
Ярко, светло, и свободнее дышится. О, этот вольный полет голубиный! В небе далеком, холодном колышутся Красные кисти созревшей рябины.
вернуться

16

В. 1906. № 10, окт. С. 1–10, в составе восьми стихотворений: L, II, IV, VI III, VII, V, IX.

Эпиграф — из ст-ния А. С. Пушкина «Осень» (1833).

вернуться

17

Жаркий полдень (с. 41). В первой публикации — под загл. «Жаркий день».