И из гнезда упавшего птенца,
И бедную ободранную кошку,
У твоего бродящую крыльца,
Равно жалела. К твоему окошку
Все бедняки окрестных деревень
Протаптывали верную дорожку.
В раю теперь твоя святая тень.
Как твердо ты твоей служила вере,
Полна любви Христовой. В летний день,
Бывало, стукну я у низкой двери,
И в бедный дом войду. Как ангел ты;
Вокруг ютятся страждущие звери,
Горят лампадки, и цветут цветы,
И ты — живой символ долготерпенья —
Струишь на всех сиянье доброты.
Среди страстей окружного кипенья
Ты пребыла младенчески чиста.
Вся жизнь твоя — молитвенное пенье;
Ты — фимиам перед лицом Христа.
Твоя весна текла под сводом храма,
В горниле бед, молитвы и поста;
И горькой жизни тягостная драма
Спокойною зарей завершена.
Ты умерла, как облак фимиама;
Над гробом — мир, покой и тишина.
И каждый год трава могилы малой
Родной любви слезой орошена.
Над насыпью, вовеки не увялый,
Цветет венок из полевых цветов.
Фиалка синяя и розан алый
Сквозь изумруд березовых листов
Благоухают вечерами мая.
И дремлет ряд разрушенных крестов,
Словам небес задумчиво внимая.
ЗОЛОТАЯ СМЕРТЬ[16]
В багрец и в золото одетые леса.
Пушкин
I. ГИМН ОСЕНИ
Вот в лесу золотошумном
Глохнут мертвые тропы.
Гулко бьют по твердым гумнам
Однозвучные цепы.
В переливах изумруда
Блещет, зыбко рябь струя,
Гладь расплавленного пруда —
Голубая чешуя.
Ветер дунет. Воду тронет,
Пошевелит стрекозу.
Золотистую уронит,
Грустно, дерево — слезу.
Небывалою усладой
Полон я. Не шелестя,
Пролетай и в волны падай,
Лист — отцветшее дитя!
Что-то как-то миновало.
Где-то кончилась гроза.
Без преград, без покрывала
Вечность смотрит мне в глаза.
Кто-то властный рек: довольно.
Усмирившись и внемля,
Вновь безлюдна, безглагольна,
Вновь молитвенна земля.
Круг полей — свободней, шире.
В бесконечность убежа,
Тлеет в пламенной порфире
Леса дальняя межа.
В этом кротком позлащенье,
В вещем шорохе листвы,
Извещенье возвращенья
Жаркой майской синевы.
Смерть с рожденьем — вечно то же,
Как начало и конец.
Осень, шествуй, в чащах множа
Искрометный багрянец!
Возрастающим сверканьем
Жажду сердца утоли!
Лес, пускай мы вместе канем
В смерть роскошную земли.
Нежит матовая краска
Отвердевшего листа.
С детства ведомая ласка
В дальнем небе разлита.
В синем блеске мысли стынут…
Иль из книги бытия
Возраст отроческий вынут,
Или вновь младенец я?
II. ЖАРКИЙ ПОЛДЕНЬ[17]
В чаще лесной густодебренной
Лег я в колючей траве.
На небе облак серебряный
Тихо плывет в синеве.
Полно, душа! не измеривай
Тягость грядущего дня.
Тень от зеленого дерева
Ласково лижет меня.
Миг совершенного отдыха.
Где-то затеряна цель.
Теплого синего воздуха
Греет меня колыбель.
III. РЯБИНА
Солнце блестит на заржавленном жёлобе
Утро — морознее; даль — необъятней.
В небе безоблачном белые голуби
Вьются над ветхой моей голубятней.
Ярко, светло, и свободнее дышится.
О, этот вольный полет голубиный!
В небе далеком, холодном колышутся
Красные кисти созревшей рябины.
вернуться
16
В. 1906. № 10, окт. С. 1–10, в составе восьми стихотворений: L, II, IV, VI III, VII, V, IX.