Насквозь памфлетен также и образ временщика — «болвана» Макара, возвышающийся над другими, второстепенными персонажами сатиры. Будучи «годен лишь дрова рубить или таскать воду», он в мгновение ока вознесся к царскому престолу и столь же мгновенно «поскользнулся на льду скользком» и принужден доживать остаток жизни «между соболями», т. е. в сибирской ссылке. Образ болвана-временщика стоит мно́гих политических намеков первой сатиры, так как автор стремился придать этому образу обобщающий смысл: временщик Макар не составляет исключения из правила, ибо таким же глупцом и негодяем был и его предшественник, который «народ весь озлобил»; нисколько не лучше его и те, которые поспешают захватить его место.
Перечисленные выше картины и персонажи отсутствуют в первой редакции V сатиры. Вторая редакция названной сатиры превосходит ее начальную редакцию как в идейном, так и в художественном отношении. Правда, и во второй редакции сатиры Кантемиру не удалось подняться до критики основ социально-политического строя тогдашней России. Отвратительная фигура болвана-временщика, с одной стороны, и сочувственно нарисованный образ бредущего за сохою крестьянина-пахаря, с другой, не даны в их взаимной социальной обусловленности, хотя они заметно возвышаются над уровнем русской бытовой сатиры XVIII века.
Уже в V сатире Кантемира мы находим противопоставление бушующих человеческих страстей «тишине» жизни.[1] Восхвалению этой «тишины» почти полностью посвящена VI сатира писателя «О истинном блаженстве» (1738). Нарисованный в этой сатире Кантемиром идеал «довольства малым», ограничения своих желаний и ухода в область античной культуры и современной науки буржуазно-либеральные критики прошлого века А.Д. Галахов и С.С. Дудышкин объяснили общественным индифферентизмом писателя, нежеланием его откликаться на запросы русской жизни.[2] Это ложное мнение о Кантемире получило с тех пор самое широкое распространение в литературе. Между тем именно в парижский период своей жизни А. Кантемир с особой настойчивостью работает над ознакомлением французского общественного мнения с Россией и русским народом, вместе с Л. Риккобони проявляет интерес к учреждению демократического театра в России, с просветительской целью занимается переводческой деятельностью (переводы «Персидских писем» Монтескье, «Посланий» Горация, «Нравоучений» Эпиктета), занимается составлением русско-французского словаря, подготовкой к написанию сочинения по истории России и т. д. Таким образом, погружение Антиоха Кантемира в «тишину» сопровождалось усилением его общественной деятельности. Вместе с тем поэтическая декларация VI сатиры вполне закономерна, так как созвучные ей настроения появляются также и во второй редакции I сатиры и в других произведениях писателя, указывая на какое-то действительное изменение в его общественно-политических взглядах. Прокламируемые писателем-просветителем «тишина» и «златая умеренность» были для Кантемира лишь своеобразной формой протеста против гнетущих условий русской жизни, единственным, по мнению писателя, средством избавления от Остерманов и Черкасских, от личной прикосновенности к интригам и политике русского двора.
Выраженное в VI сатире и других произведениях Кантемира стремление к «тишине» и уединению может быть правильно понято, если мы будем рассматривать его также в соотношении с общественными и эстетическими идеями представителей западноевропейского Просвещения. Теорию обуздания страстей как средства к достижению общего блага и идеализацию патриархальных общественных отношений и свободной от вмешательства государства жизни частного человека — в том или ином виде мы встречаем у Локка и Шефтсбери, у Вольтера и Руссо и, в частности, у Л. Риккобони и Нивелль де ла Шоссе.
В VI сатире Кантемир не только мечтает о «тишине», но вместе с тем подвергает критике аристократическую мораль, мир богатства и чинов, придворных интриг и пресмыкательства. Кантемир изображает здесь изнемогающего от почестей и богатства сановника, близкого к царской особе. Сановник гибнет от интриг, изображаемых в качестве неотъемлемой принадлежности придворной жизни.
Критику аристократической морали находим мы и в сатире VII («О воспитании», 1739), перекликающейся с передовыми педагогическими идеями того времени, и особенно с трактатом Локка о воспитании.
Цель воспитания, провозглашает автор, — привить юношеству добрые нравы, добродетельные поступки, сделать из них полезных отечеству граждан. Воспитательные цели обязано ставить перед собою и искусство.
1
В зачаточном виде прославление «тишины» и жизни, проводимой в окружении «мертвых друзей» — книг, встречается у Кантемира уже в первой редакции I сатиры (стихи 111–114).
2
«Отечественные записки», 1848, № 11, отд. V, стр. 1–40, и «Современник», 1848, № 11, отд. III, стр. 1–40.