— Если ты не хочешь, чтобы я попался и меня казнили, значит, надо действовать сейчас.
— Это шантаж, — возмутилась я.
— Согласен. Я шантажирую тебя.
— Нет, Кирстан, — я все же отрицательно покачала головой. — Я запрещаю тебе спасать меня!
— Упрямая девица! — прошипел он гневно. — Ты понимаешь, что я не смогу спокойно существовать, зная, что ты в тюрьме или на рудниках?! А из тех мест будет гораздо сложнее выбраться!
Я закрыла глаза и отвернула лицо, чтобы не видеть его несчастные и умоляющие глаза.
— Кирстан, я помню твои слова, —тихо прошептала я.— Я не все время помнила их, но... недавно они ожили в памяти. И я полностью согласна с ними, но пока у меня нет выбора. Ваши военные насильно лечат меня.
— Какие слова? — недоуменно прошептал он.
— Когда ты впервые увидел меня здесь и ещё не знал, кто я, то сказал сестре Таисии, что милосерднее просто усыпить меня, потому что я стала пустышкой и инвалидом на всю жизнь.
Я не открыла глаз, чтобы не видеть боль в глазах друга. Я знала, что увижу ее в его таких родных и сопереживающих глазах. Он был слишком добрым и чутким человеком.
Наступило молчание. Тягостное и очень тяжелое. Давящее. Ужасное. Потому что Кирстан понял, что я не приму его помощь.
— Я прекрасно понимаю, почему ты все это делаешь, Кирстан. Я, правда, понимаю и очень ценю, очень благодарна тебе за все. Но не нужно рисковать собой и близкими ради пустышки и инвалида.
Кирстан молчал, а у меня не было смелости посмотреть на него. Я знала, что обидела его. Знала, что оскорбила. Причем намеренно и жестоко. Но так было нужно. Для его спасения.
— Это очень жестоко с твоей стороны напомнить о тех словах, — надтреснутым потухшим голосом произнес друг.
— Я знаю,Кирстан, — тихо согласилась я. — Знаю. Но у меня нет выбора.
Я услышала, как Кир встал, его тяжелые медленные шаги,словно неподъемный каменный груз был на плечах, а потом звук открываемой и закрываемой двери. И только тогда я осмелилась открыть глаза. Они были сухими.
Чем больше я вспоминала прошлое, чем больше осколков из прошлой жизни складывались в мозаику, в мою личную мозаику радости и боли, ошибок и успехов, тем становилось меньше слез. Вместе с приходящими воспоминаниями я понимала, что лера Лорианна Тубертон давно перестала плакать.
Тангрия. Весна 3200 год.
Сегодня день моего совершеннолетия! Мне исполнялся двадцать один год. С Кристофом мы встречались уже несколько месяцев и, если бы не размолвка с Джейсоном, я могла бы назвать себя довольной жизнью.
Я проснулась в радостном предвкушении, потому что родители с Тубертонами и с Кристофом втайне от меня готовили праздник.
Все еще сонная я встала с кровати, чтобы умыться, и утонула в море цветов, которые повсюду стояли в вазах в спальне. Кристоф! Это его проделки! Каких только цветов здесь не было. И розы, и лилии, и хризантемы, и фиалки. Аромат наполнял комнату так, что голова закружилась. Настроение стало восхитительным.
Я сразу надела красивое элегантное платье, а не домашнее, горничная помогла одеться и сделала замысловатую красивую прическу. В прекрасном настроении я спустилась вниз в столовую, и тут же попала в объятия мамы, а затем отца.
— С днем рождения, дорогая! – поздравили они и торжественно вручили небольшую продолговатую бархатную коробочку.
Я с любопытством открыла ее и замерла от восхищения. В ней находился прекрасный брильянтовый гарнитур.
— Какая красота! – искренне восхитилась я и снова обняла дорогих людей. — Он прекрасен!
— Надень сегодня вечером, он прекрасно подойдёт к твоему платью, — с тёплой улыбкой произнёс отец.
Затем слуги, выстроенные в ряд, сердечно поздравили меня, а некоторые подарили милые подарки. Матиус Сноу подарил оригинальный блокнот в кожаной обложке, сделанный своими руками. А повар на завтрак приготовил мои любимые блинчики с творогом и изюмом, шоколадный пирог и вкуснейшее какао.
— Позавтракаем чуть позже — тебя ждет еще один подарок, — загадочно произнесла мама.
— Еще? — я с любопытством оглянулась, но ничего и никого не увидела.
— Во дворе, — улыбнулась мама. – Кристоф ждет уже час, но будить тебя не позволил. Сказал, что именинница должна выспаться.
Я подхватила юбки платья и помчалась на выход, а мама с папой весело рассмеялись и пошли за мной, но гораздо спокойнее, чем я.
— Что в четыре года, что в двадцать один, ничего не изменилось, — услышала я за спиной доброе ворчание папы. — Непоседливый кузнечик! — я обернулась и подмигнула игриво, а он состроил серьезное лицо. — Лорианна, ты взрослая лера, тебе двадцать один год, а леры не носятся по дому! Леры ходят спокойно и маленькими шажками.