Сегодня утром Иван Васильевич в беседе с женою впервые, да и то мельком заметил:
- Не по себе мне что-то... Поясницу ломит. К погоде, видно. Завернут скоро дожди, холода, вот и ноют косточки.
- Прикажи позвать Леона, государь. Хороший лекарь, многих облегчает... Помню, отца моего тоже лечил такой же жидовин, и много поздоровел он.
Иван наморщил лоб. В нем все сильнее развивалась подозрительность, и иногда даже к любимой жене он относился недоверчиво.
- А татарского князька помнишь, Фоминишна? Брался вылечить жидовин, а вместо того... Чай, не забыла, как родичи князька топорами зарубили лекаря?
- Ты позволил им, государь! - словно упрек сорвалось с уст молодой женщины, глубоко возмущавшейся грубым заморским лекарем.
Иван Васильевич усмехнулся и провел рукой по бороде.
- Нельзя было и не позволить. Не ведаешь разве, что за жизнь - жизнь полагается! Не смерда убил он, не холопа и не за вину. Погоди, Фоминишна, приказал я дьяку, Гусеву, законы писаные сделать и назову их "судебником". Тогда все будут ведать, как им по правде жить...
София промолчала.
- Да, много еще, много дела ждет наша Русь, - продолжал Иван задумчиво. - Все ходим под Богом, и надо о будущем думу думать...
- Полно, государь! Оставь мрачные мысли! Твоему веку конца не видать. Силен ты, красив... Молодцу-сыну не уступишь, даром что много великих дел совершил ты... Не верь людям, Иван Васильевич, в свою сторону тянут...
- Ты чего-либо слышала? Сказывай!
- Про князей да про Новгород я, - заметила София.
- А, про них! Долго терпели, Фоминишна, недолго осталось... Сокрушу вольницу и засну спокойно. Надо мне о другом подумать. Кто мое дело продолжать станет... Кто докончит начатое? Неужели опять вразброд пойдет наша Русь великая и опять начнутся ссоры да раздоры?..
- Твоя воля, государь... Сам ведаешь, кто тебе подмогою верною был, кто для тебя своей крови не пожалеет.
Иван III прищурил глаза и глубоко вздохнул.
Да, знал он, кто мог бы с честью и неослабною энергией продолжать его дело, чья железная воля ни перед чем не отступила бы, но... это существо было - женщина.
Старший сын, Иван, был законный наследник, но, увы, великие замыслы отца не встречали в нем того отклика и сочувствия, которого жаждал видеть первый русский царь. Василий, дитя энергичных и убежденных родителей, о, в этой головке, наверное, воскреснет великая дума, но... теперь это еще малютка... Назначить наследником его, покориться влечению сердца и нарушить обычай. Нет, нельзя... Нельзя!
- Бояре толкуют, что пора Ивану соправителем быть, - после недолгого молчания заговорил государь. - Сам я с девяти лет при отце был соправителем, пора и Ивану, привыкать надо... Закроешь очи, так порядок будет по крайности, а то опять вразброд пойдут. Хочу венчать я Ивана...
- Боярам в угоду? Волю их исполнить желаешь? Что же, и точно пора...
- Фоминишна!
- Правду говорю, государь! Не Иван заботится о том, не о царстве и думы его... Вижу я руку Холмского да Патрикеева... Для себя стараются, а не Ивану...
- Что Ивану?
- Не гневайся, государь, позволь сказать. Любит Иван свою прежнюю зазнобушку и супротив твоей воли идет... Оттого и хочет боярская дума, чтобы Иван в силу вошел. Повадно им будет!.. Закроешь светлые очи, так, может, и Васюту нашего, кровь твою царскую, - подчеркнула София, - из дворца да на удел посадят... Видано ль, слыхано ль, чтобы царь самодержавный свою волю другому отдавал?! "Бояре толкуют!" "Бояре хотят!" Нешто ихнего разума слушаться? Вспомни, государь, что они тебе про татарских послов советовали! Вспомни...
- Ладно, ладно! - прервал Иван, недовольный горячностью жены. - Что про Ивана-то ты сказала? Любит зазнобушку прежнюю? Настю?
- Любит и тайком видается с нею...
- Ой, Фоминишна, правда ли?
- Спроси тех, кто своими глазами глядел, кто тебе, государю, не побоится правду сказать, кому и светит солнце, да не ослепляет, у кого слово честное и душа чистая!
- Что-то не пойму я, на кого указываешь!
- Кошкин, Михайло...
- Эге, старик, а зорче молодых! - со зловещей улыбкой сказал Иван Васильевич, не допускавший и мысли, чтобы сын осмелился ослушаться его воли, и негодовавший на Холмского, считая его пособником.
- И другие видят, государь, да... Молчать выгоднее...
- Вот как! Не слыхал еще я такой мудрости!
- И не то еще узнаешь, государь, - возразила смелая женщина. - Коли заведешь, что в одном дому да два хозяина будет, так и станут хитрить. И нельзя иначе, государь Иван Васильевич... Тебе служи, да и вперед заглядывай. Надо ведь и будущему царю угождать...
Последние слова Софии, как удар ножа, подействовали на Ивана III.
Стремившийся к самодержавию, он сам готов был отказаться от него, увлеченный мыслью закрепить право престолонаследия. Советы бояр явились эгоистичными, а он поверил их разумной искренности...
"А сын его Иван... еще не получив желанного признания, он уже позволяет себе нарушать волю отца. Что же будет потом?"
Иван Васильевич внимательно выслушивал речи жены.
София рассказывала ему, что Иван все ездил мимо окон Насти, а теперь, благодаря пособничеству одной из мамушек боярышни, имеет с Настей тайные свидания. Князь Холмский на войне; у Насти нет матери, и она гостит у тетки, что живет возле дворца. Сквозь калитку в уединенной части сада сходятся влюбленные, и, кто знает, может быть, получив власть, Иван сумеет упросить митрополита нарушить брак с Еленой и дочь Холмского сделается государыней...
София Фоминишна хорошо знала характер Ивана III и умела выбирать выражения, задевавшие его за сердце.
Цель молодой женщины была достигнута. Досада и недоверчивость загорелись в душе Ивана, и он мысленно решил, что предоставлять сыну большую власть было бы слишком опасно.
- Сам я хочу их видеть! - сказал Иван суровым тоном.
- Приходи, государь, хоть сегодня ввечеру... Может, и накроешь голубков...
- И если это окажется правдой, тогда... Нет, Иван, не бывать твоей власти! Не умеешь в малом повиноваться, не получишь и большего...
В это мгновение крошечные, пухлые ручонки уцепились за опущенную руку Ивана Васильевича и на колени к нему, звонко смеясь, карабкался малютка сын Вася.
- Птенчик ты мой! Милый! - умиленным тоном произнес государь, любуясь тому, с какою настойчивостью карабкался ребенок и как блестели его глазки. - О, да молодец же ты, Васюта! Так! Так! Хватайся! Что взял в руки - никогда не уступай. Помни: се мое, а то - тоже мое! Гляди-ка, Фоминишна, каков у нас сынишка! Сам влез... Я не помогал ему. Сильный будет!..
Молодая мать горделиво улыбалась, но даже в эту минуту, посвященную родительской нежности, она не могла забыть точившей ее мысли.
- На что ему сила! - грустно вымолвила она. - Не ему придется Русью править... Не ему доведется счастье продолжать великое дело отцовское!
- Эх, Фоминишна, что загодя плакаться! - перебил Иван, недовольный, что впечатление семейного счастья и то отравляется политикой. Он жаждал отдыха, а София, следуя своему плану, пользовалась всяким случаем, чтобы утвердить свою идею.
Иван Васильевич нежно ласкал краснощекого, бойкого мальчика, и в выражениях, которые невольно срывались у него, звучал отклик на тайные думы, слышалась горечь...
- О, из тебя будет прок. Ишь крепыш какой! Эх, Васюта, кабы ты да пораньше родиться догадался! Я бы тебя... на охоту с собою взял... Хочешь на коне покататься, а? Так вот конь бежит: топ... топ...
Отец проснулся в царе, и только родительские ощущения волновали его, а София мысленно молилась, чтобы вразумил Бог Ивана и отвратил его сердце от недостойного сына к достойнейшему, к ее ребенку...
Когда Иван ушел к себе, София позвала Иду.
- Вечером придет государь... хочет сам видеть их! - сказала молодая женщина и с тревогой посмотрела на гречанку.
- Увидит! Что есть, того не скроешь!
- Ида, помни свою клятву! Если все это окажется обманом, если разгневается государь...