- Не могу я, не могу! Не дам я им извести царевича, не позволю! Я к царю пойду. Пусть казнить велит, пусть в темницу бросят меня. Я скажу ему... Сон... в руку.
Настя задыхалась, и капли пота проступали на ее лбу. Зина успокаивала ее, убеждала, но девушка мрачно внимала речам подруги. Подозрение, основанное на фактах, подмеченных чутьем любящей души, и связанное с ночными видениями, придавало ей непоколебимую уверенность. Она слушала рассказ Зины и горько усмехалась, удивляясь наивности гречанки.
- Царь позволил жиДовину сварить лекарство для царевича, но приказал на дворовой кухне, при чашнике и при других чинах... не иначе. А как будет готово, то чтобы сам жидовин попробовал. Без того не дадут царевичу... Сама государыня такой совет дала...
Но последние слова вовсе не успокоили Настю. Она продолжала также подозрительно смотреть на Зину, и если повеление Ивана Васильевича, чтобы лекарство приготовлялось с особою осторожностью, и являлось гарантией, то участие Софии Фоминишны возбуждало тревогу любящей девушки.
"Она не желает добра царевичу. Она ненавидит его! - думала Настя. Недаром просил он спасти его. Она замышляет его погибель... Она!"
Долго передавала Зина всякие новости дворцовые, и Настя молча слушала ее, отдаваясь своим думам. Решимость спасти царевича росла, захватывая все ее существо. Кроткая и нежная, она чувствовала, что в ней просыпается сила и никакая опасность не остановит ее.
"Но что могу я сделать? Что? Как мне оградить тебя, прекрасный, милый царевич? Боже, научи... просвети!" - молилась Настя.
- И как любят все царевича, - продолжала Зина. - Знаешь, Настюша, даже из Новгорода приехала старица Леонтия и привезла лекарство, что от ломоты помогает. Сказывал Артемий, каждый день приходят знахари, похваляются, что могут справить царевича, да нет им веры... Прогонять приказано.
- Понятно... Жидовину вера есть, а другому, праведному, слова сказать не позволят.
- А слыхала ты, Настюша, царь на жидовина строго-настрого взглянул и посохом грозно стукнул. Коли, говорит, не вылечишь мне сына, я тебя казнить прикажу. Почернел жидовин, сказывают. Боярин Ряполовский говорил, а я слышала.
- Он-то чего не заступился? Ведь любит он царевича! - с отчаянием вырвалось у Насти. - Господи, да неужели правды-то нет! Позволяют жиду-ворогу извести царевича...
- Царская воля, Настюша...
И опять девушки замолчали, точно пахнуло на них холодом и сковало уста.
Среди беседы, снова начавшейся между подругами, Зина, совершенно не ведая, что является пособницей преступного замысла Иды, сказала Насте:
- Старица Леонтия такой водицы привезла, что болезнь бы как рукой сняло, а вот доступа ей нет. Тайком если полечить... Не смеют!
Похвалы чудодейственной водице повлияли на Настю. Ей казалось, что она должна спасти царевича, что оттого к ней и являлся в сонном видении Иван Молодой и просил оградить его.
Да, да, кому же, как не ей, спасти царевича от отравы? О, она все готова сделать... все, лишь бы охранить его жизнь.
Поздно ночью, когда во дворце все заснуло и юноши-рынды сладко дремали на своих сторожевых постах, Настя как тень беззвучно скользила по темным сеням и переходам дворца.
Воодушевленная мыслью спасти царевича, она крепко сжимала в дрожащей руке маленькую сулеечку, в которой заключалась чудодейственная жидкость. Как хватило у нее мужества на подобный поступок, как могла она решиться проникнуть в покои больного царевича - девушка не могла понять и сама.
Много позднее, когда она припоминала эти минуты, ей казалось, что это был сон, а не действительность, что все случившееся пригрезилось ей и она не присутствовала при той ужасной сцене...
Половицы жалобно скрипнули под ее ногами, когда она проходила по последним сеням. Девушка остановилась. Тихо и темно. Только луч луны, выглянувший на мгновение из-за облака, осветил край скамьи, на которой сидя спал рында Павлюк.
- Еще одни сени пройти, и кончено, - прошептала Настя, находясь в состоянии, близком к бессознательному. - Господи, помоги... укрепи меня... Какое счастье, что спят они... Никто не узнает... А если? Ну что же, пусть казнят меня смертью лютою, а я спасу его, царевича желанного!
Сдерживая дыхание и прижимая руку к сердцу, вошла девушка в покой Ивана Молодого.
Ночник-лампадка слабо озаряла большую комнату, где на широкой кровати, раскинувшись, спал царевич. Возле, на столе стояло "варево жидовское". Насте нужно вылить его прочь и заменить своим лекарством.
Только теперь поняла девушка, за какое трудное дело взялась она. Ее руки дрожали, ноги подгибались. Она не смела взглянуть в прекрасное, истомленное страданиями лицо царевича и точно замерла на месте.
Раздался шорох. Словно чьи-то тихие шаги приближались. Настя притаилась за занавеской и прижалась к стене.
Ночник потух. В комнате было совсем темно, но звук шагов, тихих и осторожных, приближался с каждой секундой. Девушка напрягла зрение, но рассмотреть что-либо в полной тьме не было возможности.
Прошло мгновение, другое, третье.
Кто-то ходил по комнате, останавливаясь возле постели. Раздалось тихое плескание. Точно выливали что-то, переливали... Настя хотела крикнуть, но ужас перехватил горло. Она смутно догадывалась, что ее перехитрили.
Кто был около постели царевича, кто? Лихой или добрый человек? Кто вошел тайком, как вор? Зачем?
Луна снова выглянула из-за облаков.
Высокая женская фигура скользнула мимо Насти. Девушка схватила ее за руку и с ужасом отшатнулась. Рука была холодна и жестка, как у мертвеца.
Она подавила крик, готовый вырваться из груди, и, проявив невероятное усилие воли, провела ладонью по одежде удалявшейся фигуры. В ее руках остался шелковый платок с золотой каймой...
"Она... Сама!" - пронеслось в голове Насти, и злоба, непримиримая ненависть вспыхнули в ее душе.
- Я видела!.. Видела!.. - прохрипела она, бросаясь вдогонку.
Еще секунда... и чьи-то сильные руки схватили ее, засунули ей в рот платок и повлекли темными переходами.
Все это произошло с баснословной быстротой.
Настя лишилась сознания и ничего не чувствовала, не понимала. Она словно упала в мрачную пропасть, откуда не существовало выхода.
Наутро девушка очнулась в холодной клетушке на земляном полу, совершенно разбитая и изнеможенная. Ни капли света не проникало в ее темницу, ни единого звука не доходило до ее слуха, и отчаянный вопль вырвался из груди несчастной:
- О, что они с ним сделали?! Что сделали, жестокие!! Неужели он отравлен?.. Я не успела спасти его...
Заживо погребенная, любящая девушка думала не о себе, а о том, кто был ей дороже солнца вешнего, милее собственной жизни.
Глава XIV
СМЕРТЬ ЦАРЕВИЧА
Мрачные дни наступили на половине царевича Ивана. С каждым часом, с каждым мгновением ухудшалось положение молодого человека, и для всех становилось ясным, что не только дни, но и минуты жизни больного сочтены.
Царевич лежал, закрыв глаза, окруженные темными полосками, исхудавший, как скелет, с багровыми, запекшимися пятнами на щеках, с пересохшими губами, и тяжело дышал.
Елена не скрывала более своего отчаяния, своих опасений и горько плакала, сидя в изголовье умирающего. Бояре шушукались, пожимали плечами и переглядывались между собою, находя положение крайне серьезным.
Царь Иван Васильевич очень разгневался, узнав, что сыну стало хуже после лекарства, данного жидовином. Он приказал позвать к себе Леона и, бросив на него суровый, уничтожающий взгляд, вымолвил:
- Смотри, лекарь, мое слово крепко... Коли не вылечишь мне сына, голову сниму... Отчего стало Ивану хуже, сказывай?
Испуганный жидовин упал на колени и в бессвязных выражениях клялся, что все делал и делает ради здоровья царевича, но очень сильная хворь к тому привязалась и с нынешней ночи стало больному хуже.
- Смилуйся, государь великий царь, дозволь мне слово сказать, вмешался Василий Ознобиша, молодой боярин, с которым Иван III обращался особенно милостиво в последнее время.