Быстро отобедав, или какая там у него по счету трапеза была, Горыныч, довольный и сыто отдувающийся, расправил крылья.
– Ну, значится, полетел мы, – сказала правая голова.
– А мы?
– А вы не летите, здесь остаётесь – хихикнула левая голова, но тут же успокоила: – Когда закончите дела свои, прилетим. Удачи!
– Удачи! – пробасила правая и подмигнула Маше.
А средняя легонько ткнула меня носом в грудь.
Не упал я только потому, что спиной наткнулся на Михалыча.
Горыныч замахал крыльями, фуражка слетела с моей головы, а глаза запорошило поднявшимся облаком пыли. Когда я, отплевываясь и тихо поминая матушку Горыныча, протер глаза, Змей уже улетел, а сквозь выступившие слезы я смутно увидел какую-то фигуру протягивающую мне фуражку.
Наспех протерев глаза, я огляделся. Передо мной по стойке смирно и отдавая честь, стоял довольно рослый шамахан в идеально выглаженной белогвардейской форме. Или просто, старой царской, не разбираюсь я в этих вещах. А на краю поляны, одетые во что попало, стояло три шеренги шамаханов. И шеренги эти, скажу вам, были ровненькие, будто выстраивали их по ниточке.
Забрав у него фуражку и кое-как приладив на голову, я, как можно строже поглядел на этого бравого шамаханского вояку.
– Ваше высокопревосходительство! – гаркнул он. – Вторая специальная рота для поверки построена. Ротмистр Калымдай.
И он отступил в сторону.
Так, сейчас моя очередь. Я лихорадочно вспоминал чему нас учили на военной кафедре, а потом, мысленно сплюнув три раза, развернулся к шамаханскому строю, стараясь погромче звякнуть медалями, приложил руку к фуражке и заорал:
– Здорово, орлы!
– ЗДРАЖЛАВАШЕСТВО! – рявкнул строй в ответ.
Я повернулся к их командиру и одобрительно кивнул:
– Вольно.
– Вольна-а-а! – заорал командир шамаханам.
– Послушай, ротмистр, а где бы нам тут посидеть в тишине и покое да поговорить?
– Ра-азойдись! – снова проорал он и повернулся ко мне. – Сюда извольте, ваше высокопревосходительство, – он махнул в сторону леса и уже было шагнул, указывая дорогу, но я остановил его.
– Ротмистр… э-э-э…
– Калымдай, ваше высокопревосходительство.
– Я помню, помню… А по отчеству как?
Он удивленно взглянул на меня:
– Так, Кощеевич же. Мы все тут Кощея нашего, Всевеликого Тёмного Властелина, дети.
– А, ну да, ну да. Так, вот, Калымдай Кощеевич, давай мы с тобой без всех этих благородий, да превосходительств обойдёмся, да мундиры с медальками для парадов прибережём. Дело у нас с тобой важное, спешное, не до устава воинского сейчас. А вот одолеем ворога, тогда и пройдемся парадом мимо батюшки нашего, Кощея, да новых орденов на мундиры повесим, а?
И я подмигнул ему.
– Как прикажете, ваше… Федор Васильевич.
– Вот и ладно. А сейчас покажи мне, где я переодеться могу. Да и людей моих, особо важных, разместить надо.
– Сделаем, Федор Васильевич, – деловито сказал Калымдай и кивнул моим сотрудникам: – Здорово, Михалыч. Бонжур, мадмуазель Марселина.
Я махнул Михалычу и Маше и мы вошли в лес, ведомые бравым шамаханом. Сделав несколько шагов, я ахнул. Шалаши, шалашики, землянки, небольшие костры в ямках, всё было грамотно устроено и надежно скрыто от посторонних глаз. На дикую орду это совсем не походило.
– Ну, Калымдай, молодец. Маскировка у тебя на высшем уровне.
– Рад стараться, господин генерал. Я бы и похитрее мог расположиться, но смысла особого нет.
– Чего так?
– Тут никого не бывает. Забредет изредка сиволапый какой за дровами или баба по ягоды в лес отправится, это не беда. Да и дикие всю мою маскировку портят.
Не успел я уточнить про этих диких, как Калымдай указал на два больших шалаша, стоявших рядышком:
– Вот и пришли. Один для вас с дедушкой Михалычем, а другой для мадмуазель Марселины. Подойдет, надеюсь.
– Отлично! Я переоденусь в гражданское, а ты пока организуй нам перекусить чего-нибудь, да и поговорим заодно, обсудим всё.
Калымдай кивнул, козырнул и исчез, а мы разбрелись по нашим временным апартаментам.
Да, не царские палаты, конечно, но чисто, уютно, вдоль стен навалены кучи веток, прикрытые шкурами, отдохнуть вполне можно.
Я быстро скинул ненавистный мундир и переоделся в родные джинсы с майкой, припрятанные в необъятном мешке Михалыча. Дед переодеваться, конечно, не стал, он и так щеголял в универсальной местной рабоче-крестьянской одёжке. А Маша, как оказалось, когда мы собрались у маленького костерка рядом с шалашами, так и осталась в своей любимой черной коже. Ладно, пусть пока в лесу.
Калымдай уже расстарался, накрыв нам поляну. На широких листьях исходили ароматом зажаренные куски мяса, манила запечённым боком истекавшая жиром курица, большие белые грибы, насаженные на палки-шампура соседствовали с караваем хлеба в окружении толсто нарезанных ломтей сала, а отдельно стояли три пузатые бутылки из тёмного, зеленого стекла.