Сначала попадались только маленькие домики, избы, скорее, хотя, вот церквей было много. Пока мы шли до базара, я их насчитал пять штук. Дома тут исключительно из дерева строили, а вот церкви и каменные попадались. На улицах почти никого не было, зато, когда мы подошли к базару, то я понял, что мы, похоже, проходили спальные районы в рабочее время. Весь Лукошкинский люд, казалось, был на базаре. Народу ужас сколько! Шум, гам, суета, все тебя хватают за рукав, да за что попало, лишь бы ты остановился и купил хоть что-нибудь.
Я шел с отвисшей челюстью, мне и притворяться не надо было тем сельским парнем, который впервые в город попал.
– Идемте, идемте, – поторапливал нас Калымдай. – Еще минут десять ходу.
– А откель мы следить-то за милицией будем? – тихо спросил у него Михалыч.
– У нас там дом рядом есть, – так же тихо пояснил ротмистр.
– Как это? Вы дом, что ли купили? – поразился я.
– Ну, что вы, незачем. Мы просто въехали в него на время. Хозяева до зимы отсутствовать будут вот мы им и заплатили и поселили нашего человечка.
– А, понятно.
– Там обзор хороший. Дом наискосок от бабкиного терема и на чердаке отличный наблюдательный пункт получился.
– Молодец, Калымдай, – искренне сказал я, ругая себя последними словами.
Я абсолютно забыл о чем-то таком типа наблюдательного пункта. Вот сейчас пришел бы к отделению и что? Попросился бы впустить посмотреть? На забор бы залез для лучшего обзора? Стыдоба…
Когда я в шестьдесят восьмой раз поклялся себе быть более собранным и внимательным, мы как раз добрались до отделения. Высокий, крепкий, деревянный забор, наглухо закрытая калитка и ворота. Виден лишь второй этаж терема. Богато бабка живёт, если сравнивать с большинством горожан. Не без прибыли она столько лет по лесам гостей принимала в своей избушке на курьих ножках.
Дорога упиралась прямо в её терем, но Калымдай свернул вправо и, пройдя один дом, остановился у следующего и заколотил в ворота.
– Кум! – заорал он, совершенно не таясь. – Кум, ты дома?
– Кого там черти принесли? – через минуту раздался грубый мужской голос. – Трофим, ты что ли?
– Я! И не один! Открывай, смотри, кого я к тебе привёл!
Калитка заскрипела, распахнулась и из нее вылез, согнувшись пополам здоровый мужик, поперек себя шире, совершенно зверского вида. Лохматые волосы и густая, черная борода до середины груди только подчеркивали его зловещий облик.
Тем не менее, мужик широко и радостно улыбался и, хлопнув ладонью о ладонь Калымдая, обернулся к нашему деду:
– Итить, твою вдоль да поперёк! Анисим ко мне приехал! Дядька! – и мужик кинулся обнимать Михалыча, который, так же радостно скалясь и крича что-то восторженное, распахнул мужику объятия и теперь тщетно пытался свести руки позади его плотной фигуры.
Шум они подняли большой, но очень натуральный. А мы с Машой стояли неподалёку, смущенно улыбаясь, ожидая, когда восторженная встреча подойдет к концу, дальних родственников заметят, заведут в дом, да и нальют на радостях.
Наконец, нас провели в дом, где мужик моментально стал серьезным и вопросительно и с некоторой тревогой, посмотрел на Калымдая.
– Это – Фёдор, – представил меня Калымдай, – Михалыч и Маша.
– Боров, – кивнул нам мужик. – Михалыча знаем. Здорово, Михалыч!
– Поживем у тебя пару дней. Ставь лестницу на чердак и открывай карман пошире – за месяц вперёд я тебе золотишка привёз.
Мужик радостно оскалился, засуетился и через минуту мы вчетвером уже лезли на чердак, а Боров остался внизу пересчитывать свой аванс.
На чердаке было пыльно, душно, но довольно просторно, а в дальнем углу на куче тряпья лежала какая-то длинная, худая фигура.
– Дьяк Груздев, – кивнул на него ротмистр, заметив мой взгляд.
– Не проснется?
– Вряд ли. А если и проснётся, то ничего не поймёт и не запомнит. Хороший дурман ребята сварили.
Мы устроились у стороны крыши ближней к бабкиному терему и раздвинули немного черепицу для лучшего обзора. А обзор был отличным.
– Смотрите, Федор Васильевич, – пояснял мне Калымдай, – Вон то – банька, вот это – овин. А вот там, видите, крыша едва выступает над землей да два стрельца часовыми стоят? Это и есть поруб, в котором арестованных запирают.
– Понятно. – Я оглянулся на дьяка. – Слушай, ротмистр, а нам дьяк-то еще нужен для чего-нибудь?
Калымдай задумался на минуту: