Я с этим не могу согласиться. Конечно, нэп - смелое и разумное решение Ленина, но Ленин такое же зло, как и Сталин. А что касается братства народов, то я прошу редакцию "Знамени" и читателей разрешить мне сделать отступление, увы, не маленькое, но не безынтересное.
13 ноября 1920 года, после изнурительной войны между белыми и красными, а также с турками, собрался съезд народов Дагестана. Декларацию об автономии этой кавказской республики Ленин, еще вполне здоровый, поручил произнести своему наркомнацу Иосифу Сталину. Начав с того, что все народы нашей страны "проклинали Россию", Сталин сказал:
"Враги советской власти распространяют слухи, что советская власть запрещает шариат.
Я здесь от имени правительства Российской Социалистической Федеративной Советской республики уполномочен заявить, что эти слухи неверны... Советское правительство считает шариат таким же правомочным, обычным правом, какое имеется и у других народов, населяющих Россию".
(И. Сталин. Сочинения. Том 4. Стр. 394).
Неразумная, неграмотная политика нынешнего правительства России по отношению к Чечне, увы, очевидна. Но то, что нам показали в Чечне по телевизору, что возмутило весь мир, начато не сегодня, начато Лениным. Ради того, чтобы укрепилась его власть, он готов был идти на любые преступления против своих сограждан. Сталин - продолжатель дела Ленина.
О своих соседях, о детях Арбата, Рыбаков начал писать в 1958 году. Через девять лет он предложил роман "Новому миру": в этом журнале был напечатан роман Рыбакова "Лето в Сосняках".
Редактором журнала был Александр Твардовский, с небывалой смелостью опубликовавший "Один день Ивана Денисовича", произведение бессмертное. Рыбаков надеялся, что Твардовскому понравятся "Дети Арбата", которые, не дойдя до редактора, уже больше года томились в редакции. Роман высоко оценили сотрудники Твардовского - Анна Берзер, Кондратович, Лакшин. Измученный ожиданием, Рыбаков обратился к Твардовскому с письменной просьбой прочесть роман. Вот что сказал автору по телефону Твардовский:
"Позавчера начал читать и прочел одним махом, не отрываясь. Я крестьянский поэт и думал, что поэзия - в деревне, а вы показали поэзию города... Москва, Арбат, улицы, эти мальчики и девочки, арбатские и дорогомиловские, первая юношеская любовь, тюрьма, все это прекрасно... такого удовольствия, такой радости от чтения я давно не получал... Роман, конечно, попадет под "табу", но не я это "табу" установил. А когда "табу" будет снято, наш журнал сочтет за честь опубликовать его на своих страницах. Не унывайте!.. Вы - человек мужественный, мы вас поддержим, деньги для вас найдем. Вы поставили перед собой грандиозную задачу и блестяще ее выполнили".
Я познакомился с Твардовским в 1929 году, оба - безвестные юноши. Близости не было, но было взаимное уважение, даже тогда, когда один стал знаменит, а другой значился рядовым литератором. В наших беседах он редко кого хвалил из пишущих. Такая, я бы сказал, восторженная оценка "Детей Арбата" дорогого стоит.
Вскоре Рыбаков встретился с Твардовским в редакции "Нового мира". Вот слова Твардовского:
"Каждый писатель мечтает о своей главной книге, но не всякий, даже очень талантливый, ее создает, потому что не находит того, что должно послужить для нее материалом. Вы нашли свой золотой клад. Этот клад - ваша собственная жизнь. И то, что вы пренебрегли своей славой известного беллетриста, своим материальным положением, пишете такую книгу, без надежды на скорое ее опубликование, пишете всю правду, подтверждает, что вы настоящий писатель... Вы прекрасно показали ту эпоху, показали общество во всех его разрезах - от сына портного до дочери наркома... Вы достигли поразительной силы и убедительности изображения. Мне очень горько, что я ничего не могу пообещать вам конкретно. Журнал в очень тяжелом положении, его медленно удушают".
Через три года Твардовский случайно навестил Рыбакова на его даче в Переделкине. Выпили. Снова похвалив "Детей Арбата", сказал: "Солженицын активнее вас, он деятель, такой он человек, и таким его надо принимать. А мы с вами другие. Может, поколение другое, может, закалка не та. Моя мать тоже была в ссылке... А отец, тот был в бегах... Мои родители вон где были, а я стихи про колхозы сочинял... И не знал, что будет со мной."
В свое время Гроссман передавал мне некоторые слова самобичевания Твардовского, но такой покаянной горечи - "а я стихи про колхозы сочинял"..., как в беседе с Рыбаковым, в них не было.
Нельзя сказать, что Твардовский страдал скромностью. В одной беседе со мной он по-человечески сочувственно, но свысока отозвался о Мандельштаме и Пастернаке. Во время совместной поездки в Италию сказал Заболоцкому: "Надоело мне быть первым парнем на деревне". Заболоцкий не удержался от улыбки - и увидел обиженное лицо собеседника. Читая разговор с Рыбаковым, я подумал, что Твардовский сильно изменился под влиянием встречи с Солженицыным. Этот рязанский школьный преподаватель математики, вероятно, бедно одетый, всем своим обликом, отвагой, прежде всего, гениальностью "Одного дня...", против своей воли, конечно, заставил Твардовского усомниться в правильности своей литературной жизни, в служении своему большому таланту.
Идут годы, "Дети Арбата" все еще в утробе письменного стола, Рыбаков пишет новый роман: "Тяжелый песок".
Один одаренный, с хорошим пером, литератор, еврей, никогда не испытывавший религиозного чувства, недавно, следуя моде, крестившийся, как-то спросил меня:
- Кто у вас Мессия - человек или Бог?
Я ответил: "У нас, в Ветхом Завете, священном и для христиан, Мессия, Мешиах - человек. А у вас?"
Русский писатель Рыбаков никогда не забывал о своем еврействе. Он написал много повестей и романов, приобретших большую популярность и на родине, и за ее рубежами. Я уверен, что он надолго останется в литературе как создатель "Детей Арбата" и "Тяжелого песка". А ведь хорошо как-то сказал Корней Чуковский: "В литературу трудно попасть, еще труднее в ней задержаться и почти невозможно в ней остаться. Рыбаков останется".
Название "Тяжелый песок" взято из Библии, из книги Иова: "Если бы была взвешена горесть моя, и вместе страдания мои на весы положили, то ныне были бы они песка морского тяжелее".
Удачливый, широко известный автор впервые понял, как трудно у нас напечатать не беллетристику, пусть увлекательную и честную, а истинно художественную вещь, чуждую политическому направлению тоталитарного государства. "Тяжелый песок" отклонили новый (после Твардовского) "Новый мир", "Дружба народов". Напечатал отважный Ананьев в "Октябре". Как всегда, были потребованы купюры, поправки. Рыбаков скрепя сердце шел на уступки. Один персонаж романа был расстрелян как "враг народа". Теперь Рыбакову пришлось бросить его под поезд. Антисемитские листовки с текстом из Достоевского, которые немцы разбрасывали на фронте, теперь снабжались текстами из Кнута Гамсуна. Цифра уничтоженных фашистами евреев - шесть миллионов - государством запрещалась. Преодолев сопротивление редакции, Рыбаков - впервые в нашей стране - назвал эту цифру в своем романе. Были и смешные придирки. Один из персонажей романа родился в Цюрихе. Но в это время мы узнали книгу Солженицына "Ленин в Цюрихе". Пришлось, по требованию редакции, заменить Цюрих Базелем. Но когда роман вышел отдельным изданием, Рыбакова пригласили в ЦК КПСС. Цекистский чиновник прочел по бумажке замечания "серого кардинала" Суслова, касающиеся романа. Оказалось, что некий профессор написал в ЦК письмо, сообщая: "Тяжелый песок" - роман сионистский. Не случайно главный герой романа родился в Базеле, где происходил первый сионистский конгресс". Вряд ли Рыбаков об этом знал. Как трудно сделать героя родившимся в Швейцарии: Цюрих плох, а Базель и того хуже.