Если таким образом самая производящая сила является созданием общества и составляет его собственность, то тем более ему принадлежат произведения. "Потребление, - говорит Прудон, - дается каждому всеми; по той же причине производство каждого предполагает производство всех. Одно произведение не может обойтись без другого; оторванная от других отрасль промышленности есть вещь невозможная... Но этот неопровержимый и не опровергаемый факт общего участия всех в каждом роде произведений имеет последствием то, что все частные произведения становятся общими: так что на каждое произведение, выходящее из рук производителя, наперед уже налагается запрещение во имя общества. Сам производитель имеет право на свое произведение только в размере доли, которой знаменатель равняется числу лиц, составляющих общество. Правда, что взамен этого, тот же самый производитель имеет право на все чужие произведения, так что право залога принадлежит ему против всех, так же как оно принадлежит всем против него; но разве не очевидно, что эта взаимность залога не только не допускает собственности, но уничтожает самое владение? Работник даже не владелец своего произведения; только что он его кончил, общество требует его себе" (ch. III, § 8).
"Скажут, - продолжает Прудон, - что если бы это даже было так, если бы произведение не принадлежало производителю, все-таки, так как общество дает каждому работнику эквивалент его произведения, то этот эквивалент, эта плата, эта награда, это жалование становится его собственностью. Станете ли вы отрицать, что эта собственность наконец законна? И если работник, вместо того чтобы всецело потребить свое жалование, делает сбережения, кто осмелится их у него оспаривать?". - "Работник, - отвечает Прудон, - не есть даже собственник платы за свой труд, он не может ею безусловно распоряжаться. Не станем ослепляться ложною справедливостью: то, что дается работнику в обмен за его произведение, дается ему не как награда за исполненную работу, а как аванс для будущей работы. Мы потребляем прежде, нежели мы производим... В каждую минуту своей жизни член общества забрал уже вперед с своего текущего счета; он умирает, не имевши возможности уплатить: каким образом мог бы он составить себе сбережение?.. Выведем заключение: работник, в отношении к обществу, есть должник, который необходимо умирает неоплатным, собственник есть неверный получатель, который отрицает вверенную ему поклажу и хочет, чтобы ему платили за дни, месяцы и годы его хранения". (Там же).
Такова теория Прудона. В ней, как видно, отрицание собственности полное и всецелое. Он не делает никаких оговорок; он не старается лицемерно прикрыть значение своей системы. На счет его мысли не остается ни малейшего сомнения. Поэтому, когда Шеффле и Вагнер утверждают, что приписываемое социализму нападение на всякую собственность не что иное, как выдумка[55], то в этом можно видеть лишь один из тех не совсем научных оборотов, посредством которых социалисты кафедры стараются умалить противообщественный характер своего учения. В действительности отрицание собственности составляет самую сущность социализма. Всякий социалист, который понимает, что он говорит, непременно к этому приходит. У Прудона это отрицание доводится до самых крайних своих последствий и возводится к самому источнику: человек не может иметь собственности, потому что он сам себе не принадлежит. Он - создание общества, обязанное трудиться для своего создателя; он даже менее чем раб, он вещь, он горшок в руках горшечника. При таком взгляде, конечно, о собственности не может быть речи; но вместе с тем не может быть речи и о свободе. Когда Прудон в лицо человека различает двоякий элемент: созданный обществом капитал и свободного работника, приставленного к этому капиталу, то слово свободный является здесь только как остаток старинных предрассудков, который вовсе не вяжется с основаниями системы. Ибо в чем состоит свобода этого приставленного к капиталу работника? Он ежедневно получает от общества известный урок, который он обязан исполнить, и общество смотрит за тем, чтобы урок был сделан, ибо он не только нужен для удовлетворения общественных потребностей, но он составляет плату за сделанные обществом авансы. Работник работает не для себя, а для общества, в отношении к которому он состоит в неоплатном долгу. Вне заданного урока он не вправе ничего делать, и если это ему разрешается, то не иначе как в виде милости. Где же тут свобода? Самое разделение души человеческой на два элемента не что иное как призрак: силы и способности человека суть проявления собственной его личности, которая без них остается пустым отвлечением; если эти силы и способности принадлежат другому, то и самая личность составляет чужую собственность.
При таком взгляде не следует говорить и о равенстве. Горшечник делает разного объема и формы горшки; зачем же он будет вливать в них одинаковое содержание? Создавая различного рода капиталы, общество делало на них различные затраты: на каком же основании требуется, чтобы при работе этих капиталов, производимые им авансы были непременно одинаковы? Равными между собою могут считаться только самостоятельные и свободные лица: равенство же рабов состоит единственно в том. что они одинаково бесправны.
Не надобно говорить о равенстве и при обмене произведений. По теории Прудона, то, что получает работник, не есть вознаграждение за сделанное им сегодня, а аванс под завтрашнюю работу, и аванс, всегда превосходящий то, что он может сделать. Следовательно, соразмерности между тем, что он сегодня отдает и сегодня получает, не может быть никакой. Самый обмен превращается в фикцию.
Не надобно, наконец, говорить и о том, что труд составляет единственный источник ценностей. Это положение имеет смысл, только если мы признаем, что труд составляет источник собственности, и сам Прудон выводит его из этого начала; как же скоро отвергается последнее, так отвергается и первое. С этой точки зрения труд человека, так же как работа вола или лошади, может быть только источником полезных для хозяина перемен в состоянии вещей. Большего при таком воззрении утверждать нельзя, и разницы между трудом и капиталом нет никакой.
Что же это однако за хозяин, которому принадлежит не только имущество, но и личность всех трудящихся на земле? что это за горшечник, создающий людей, подобно горшкам? Можно подумать, что дело идет о Божестве. Но к удивлению, мы замечаем, что этот горшечник не что иное как сами горшки. Они сами себя создают, сами себя порабощают, сами у себя находятся в неоплатном долгу. Все это - чистая фантасмагория, которою можно морочить только умственных детей. В действительной жизни ничего подобного никогда не было и не могло быть. Вся эта картина существует только в воображении мыслителя, который в преследовании своей идеи не останавливается ни перед какою нелепостью, но зато и не производит ничего, кроме нелепости. Собственность точно уничтожается этою теориею; но вместе с нею уничтожается и человек. И во имя чего же? Во имя самого человека, который является собственным своим рабом. Каждый имеет право на личность и имущество всех других; у каждого, во имя этого права, отбираются произведения его труда, как только они произведены; каждый, еще прежде нежели он начал работать, состоит в неоплатном долгу у всех и трудом всей своей жизни не в состоянии уплатить этого долга. Рабство полное, но не в силу чужого, а в силу собственного, принадлежащего каждому человеку права.
Но если эта теория поражает нас своею неустрашимостью, то она не менее изумляет нас своею неосновательностью. В самом деле, из чего выводится право каждого на произведения всех других? из того, что каждая отрасль промышленности нуждается в других. Но разве из того, что люди нуждаются друг в друге, следует, что они имеют право на чужие произведения, прежде, нежели они их приобрели? Разве из субъективной потребности рождается какое бы то ни было право на чужую личность и на чужую вещь? Право надобно приобрести. Если я занимаюсь, например, ткацким производством, я, без сомнения, имею нужду и в хлопке, и в машинах; без того и другого я не могу обойтись. Я хлопок выписываю из Америки, а машины из Англии; но следует ли из этого, что я имею право на этот хлопок и на эти машины, прежде нежели я их купил, и что американцы и англичане, с своей стороны, имеют такое же предварительное право на произведения, которые я могу дать им в обмен? Ничуть. Хлопок и машины принадлежат исключительно американцам и англичанам, которые их произвели, и ни я, ни кто либо другой не имеет ни малейшего права наложить на них секвестр. Когда же я купил эти произведения, они принадлежат исключительно мне, и никто не может отнять их у меня, не нарушая моего права. Они другому могут быть так же нужны, как и мне, даже более, но из этого никакого права для него не вытекает. Купил их я, а не другой, следовательно, они принадлежат мне и никому другому.
55
Schafjle A. Bau und Leben des socialen Korpers. III. S. 383; Lehrbuch der politischen Oekonomie... Grundlegung. S. 456, примеч.