металлической кастрюли. Вот только на первый взгляд… На самом же деле, если прислушаться, то можно услышать ужасный храп, доносившийся из зала, дверь куда была плотно закрыта. Отец вновь был пьян, и Арина это прекрасно знала.Сняв с себя видавшую времена куртку и повесив ее на крючок, девушка прошла на кухню, где возле плиты стояла высокая, худощавая женщина. Ее руки, покрытые многочисленными старыми и свежими синяками, что-то усердно мешали в кастрюле. Плечи подрагивали, голова опущена, поэтому было почти невозможно понять — плачет она или нет, но Арина многое повидала в своей жизни, поэтому точно могла сказать, что пьяный отец вновь ее побил.— Привет, мам.Женщина молчит, продолжая свое занятия, Арина же не настаивает и уходит, зная, что лучше ее не доставать.Это продолжается не первый год. Порядком десяти лет ее отец ведет разгульный образ жизни, изредка появляясь дома. Но каждый его приход равносилен мучительной пытке, ибо в такие моменты он накидывается на мать или на саму девушку, вымещая на них всю злость, ненависть, будто говоря, что это они виноваты во всех его проблемах. Но в последнее время он стал все чаще прибывать в доме, время от времени приводя с собой еще и друзей-алкашей. Арина привыкла к такому и старалась не замечать всего этого, прячась за хлипким замком двери своей комнаты.Мать, видимо, все это устраивало, ведь она не решалась подать на развод. Про существование дочери и вовсе забыла, вспоминая лишь по праздникам. Поэтому последние пять лет она сама себе предоставлена, и, если даже с ней что-либо случится, родители вряд ли будут сильно горевать.— Иди ешь, — услышала она грубый, отчужденный голос матери.Быстро переодевшись в домашнюю одежду и помыв руки, Арина прошла на кухню и села за стол, где уже стояла тарелка супа.И вновь эти обшарпанные стены вокруг нее. Напряженное молчание, тишина, словно разрушающая мозг, и ощутимая неприязнь витала в воздухе. Все обыденно, все нормально. Арина привыкла к этому. Привыкла, что родная мать не замечает ее, отец —ненавидит. Это нормально, ведь это ее жизнь.— Спасибо, — тихо поблагодарила девушка, принимаясь за еду.Но нормально и спокойно поесть ей было не суждено. Проснулся отец, Арина отчетливо услышала его шаркающие шаги, а затем скрип дверных петель. Заросший недельной щетиной, с взлохмаченными каштановыми волосами, в которых виднелись нити серебра, еле переставляющий ноги, мужчина вошел внутрь и тяжело опустился на стул напротив девушки.— Приперлась, — с отвращением выплюнул он, доставая из-под стола наполовину пустую бутылку водки. — Когда же ты слезешь с моей шеи-то?И это тоже привычно. Каждый божий день она слышала упреки в свой адрес. Ей ясно давали понять, что девушка лишняя тут, и она бы с радостью покинула это место, вот только идти было некуда. Как таковых родственников у нее не было. А если и были, то знать не желали.— Было бы куда, давно бы ушла, — совсем тихо сказала она, но ее слова отчетливо расслышал отец.— Не смей дерзить мне, паршивка!И вроде бы ничего такого не было сказано Ариной, но за это ей пришлось поплатиться.Резкий звон раздался в маленькой кухне, который еще долго отдавался неприятным ощущением в девичьих ушах. Щеку опалило, будто огнем, отчего она тут же схватилась за нее, пытаясь успокоить нарастающую боль. Будет синяк на утро, она это точно знала, и как же в таком виде ей показаться на глаза одноклассникам?— Пошла вон отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели, — еще один удар по тому же месту.Арина соскакивает со своего места и бежит к себе в комнату, плотно закрывая дверь за собой. Больно, мерзко и унизительно… По щекам текут слезы, вызывая неприятное чувство в области удара, словно к коже приложили раскаленный предмет. Но и это чувство уже привычно. Слишком много привычного в ее жизни.Устало прикрыв глаза и вытерев слезы, она подошла к небольшому, висящему на стене зеркалу, и взглянула на свое отражение. Щека покраснела, на скуле стал проявляться синяк, и стоило бы приложить что-нибудь ледяное, но тогда нужно было бы покинуть пределы своей комнаты и идти на кухню за льдом, где она снова встретится с отцом-монстром. Нет, ей этого не нужно было, поэтому все, что она могла сделать — приложить к ушибу стеклянную банку из-под карандашей. Холодная поверхность немного усмиряла боль и жар, но толку от этого было мало, так как с каждой секундой фиолетовая отметина становилась все больше и больше. Поэтому, отбросив это бестолковое занятие, Арина вернула банку на ее положенное место и села на кровать, смотря, как за окном медленно и уныло, кружась, падают снежинки, устилая постепенно все горизонтальные поверхности.И на душе у нее было противно. Противно от того, что у нее такая жизнь. И если бы она… Если бы был ей дарован шанс все изменить, она, не обдумывая, сделала бы это, не жалея о содеянном. Девушке не было бы жалко своих родителей, которые хоть и даровали ей жизнь, но сумели превратить ее в ад, только бы был предоставлен такой шанс.По натуре Арина спокойная и тихая девушка, которая когда-то была довольно общительной и жизнерадостной особой, но вот только последние годы ее жизни превратили девушку в замкнутого, отчужденного человека, который каждый день молил Бога о смерти отца. Настолько этот мужчина отравил ей жизнь, что она, не боясь ничего, желала ему смерти… Мучительной смерти.И только лежа на кровати в своей убогой, маленькой комнатушке, смотря печальным карим взором на обшарпанный некогда белый, но теперь серый от грязи и с темными обсыпанными участками известки потолок, Арина более менее успокоилась. А за окном продолжал сыпать снег, на этот раз крупными хлопьями ложась на протоптанные людьми тропинки, грозясь на утро и вовсе стереть их. Моргал свет, исходивший от фонарного столба, что заливал своим желтоватым свечением половину комнаты девушки, постепенно угасая. И вот пропал свет, потух, а может это просто ее веки от навалившейся усталости и стресса сомкнулись, унося Арину в такое спокойное и желанное забвение.