Гораздо важнее другое: Босфорская экспедиция 1833 года, когда российские войска стояли на стамбульском рейде и у многих горячих голов мелькали мысли об использовании удобного момента для восстановления православных крестов над стенами древнего Константинополя, привела к подписанию между Россией и Турцией Ункяр-Искелесийского договора. Этот союзный оборонительный трактат, заключенный сроком на восемь лет, предусматривал оказание сторонами в случае необходимости друг другу военной помощи. По секретной статье этого соглашения Россия отказывалась от военной помощи Порты, за что последняя обязывалась «ограничить действия свои в пользу императорского российского двора закрытием Дарданелльского пролива, то есть не позволять никаким иностранным военным кораблям входить в оный под каким бы то ни было предлогом»[2].
В отечественной историографии с того самого времени заключение Ункяр-Искелесийского договора почему-то считается чуть ли не вершиной российской дипломатии, дореволюционной так уж точно. Автор «Записок» в его подписании не участвовал: все-таки он был не профессиональным дипломатом, а прежде всего военным, и выполнял дипломатические поручения (надо признать, весьма удачно), в ходе своей службы царю и Отечеству от случая к случаю, в силу складывающихся внешне– и внутриполитических обстоятельств.
Так вот, будучи необычайно тонким, умным и проницательным наблюдателем, прекрасно зная по опыту своей предшествующей деятельности восточные языки, и что еще более важно – характер и образ мыслей людей Востока, Н. Н. Муравьев практически сразу после заключения между Россией и Турцией Ункяр-Искелесийского трактата проницательно отметил в своих дневниковых записях как о фактической неспособности для его страны, руководствуясь текстом договора, обеспечить безопасность Черного моря от гипотетического вторжения третьих (читай – европейских) держав в случае возможной войны, так и неспособность Порты реально обеспечить, согласно условиям все того же договора, закрытие Проливов для военных кораблей других держав в случае возникновения у них с Россией военного конфликта:
«1. Турецкое правительство никогда не будет в состоянии знать заблаговременно об угрожающей ему опасности, и потому нельзя даже будет обвинять Порту в лживости расположения ее к нам, если она не позовет нас вовремя на помощь.
2. Турецкий флот по бездеятельности и слабости своей не только не будет в состоянии противиться вторжению в Дарданеллы; но даже будет взят и присоединен к неприятельским силам для действия против нас.
3. Когда неприятельские эскадры, стоящие обыкновенно близ Смирны, захотят вторгнуться в Черное море, то они будут бомбардировать Одессу прежде, чем узнают в Петербурге о вторжении их, и войска наши не только не поспеют в Дарданеллы для обороны входа, но и не увидят Босфора прежде изгнания неприятеля из Черного моря…
Весь договор был написан без видимой обдуманности. Мелькали правдоподобие и возможность другой экспедиции; спешили кончить настоящую, опасаясь всеобщей войны в Европе, и думали положить основание будущего посещения нами Царьграда, трактатом, сделанным без всякого поручительства со стороны турок; ибо они до последнего дня падения своего могли еще признавать себя в силах держаться без нашей помощи.
Со своей стороны, сераскир, заключая условие секретной статьи, знал, что дарданелльские замки не в состоянии помешать вторжению, но, давая высокую цену мнимым силам знаменитого пролива, уже давно пришедшим в ослабление, он делал нам угодное и вместе с тем имел в виду скорейшее удаление наше. При том же Порта всегда могла оправдаться в случае вторжения, несколькими выстрелами, пущенными с дарданелльских батарей по неприятельским судам»[3].
Вскоре после заключения Ункяр-Искеллейского договора Великобритания, опасаясь чрезмерного усиления России в Турции, ультимативно потребовала от державы Николая I запрета на проход русских военных кораблей через Дарданеллы в Средиземное море, что фактически делало для России его бессмысленным и неработающим: «они вскоре после заключения договора требовали от нас к запретительному условию дополнения, по коему бы равно и нашим военным судам был воспрещен выход через Геллеспонт в Средиземное море, на что… мы и согласились»[4].
2
Цит. по: