Его выбросило в тёплый воздух под ласковые лучи южного солнца. Яркий свет на минуту ослепил. Но тело само сделало необходимые движения, сгруппировалось, и он мягко приземлился на обе согнутые ноги, погрузившись босыми ступнями в мягкий белый с лёгкою желтинкою песок.
Где-то невдалеке был берег моря. А тут был остров. Причём, остров его собственный, персональный – это Лёха почему-то знал точно.
Здесь снова была гравитация, и это было привычно и приятно.
Лёха осмотрелся вокруг, пытаясь оценить окружающий вид и удивляясь новым, весьма странным, но удобным свойствам своего зрения. Он видел окружающий мир одновременно целиком и в деталях, изначально не останавливаясь на чём-то конкретном, но имея возможность разглядеть каждую частичку виденного в мельчайших подробностях. И вот тогда это, один раз увиденное, уже никуда не девалось из цельной картины. Мир как будто проявлялся вокруг, с каждым взглядом становясь всё ярче, контрастнее и подробнее. Теперь можно всё было видеть и близко, и далеко с поразительной чёткостью. А если хотелось разглядеть какую-то деталь покрупнее, то можно было просто приблизить взгляд, наподобие того, как мы приближаем и удаляем изображение, поворачивая кольцо на объективе фотоаппарата.
Сначала Лёха захотел рассмотреть небо, солнце и горлышко трубы, по которой он попал сюда. Ничего подобного не было и в помине. Небосвод был чистым, голубым и чуточку белёсым от прозрачности и свежести окружающего воздуха. Солнца также не было видно, только плотный поток тепловых лучей приятно грел кожу. Выход тоннеля не наблюдался, но, несомненно, он был где-то здесь, рядом, возможно перемещаясь в пространстве, потому что время от времени по нему прибывали новые пассажиры: кто-то из них, подобно Лёхе, приземлялся на собственные острова, но некоторые, кувыркаясь и ругаясь, падали с размаху прямо в море.
Он пригляделся к этому морю повнимательнее, и ему стало не по себе. Оно не было морем в полном смысле этого слова, потому что целиком состояло из одной сплошной толщи огня, и в этом огне извиваясь и корчась, жарились все те, для кого не предусмотрено было своего островка спасительной суши. Они толкались и боролись меж собой, пытаясь утянуть противников в глубину, царапались и наступали друг другу на головы и плечи. Они кричали, и эти крики, почти не слышные отсюда, сливались в единый заунывный утробный стон.
Лёхе стало дурно и жутко от вида этой, разливающейся вокруг стихии, целиком состоящей из одной лишь боли и нескончаемых страданий.
Ему вдруг стало жалко этих несчастных. Он подошёл к краю своего островка в надежде протянуть руку, чтоб поделиться маленьким кусочком суши хотя бы с кем-то из этих людей.
Он едва успел отпрянуть назад!
Десятки когтистых рук, многократно вытянувшись, рванулись к нему. Искажённые злыми гримасами лица приблизились к поверхности, не в силах вырваться наружу, и в выражении этих лиц читалась только огромная ненависть да злорадное желание ухватить доверчивую жертву, утащить к себе в жгучую огненную геенну и поскорее насладиться началом чужих незаслуженных страданий.
Лёха с трудом перевёл дыхание и торопливо перекрестился.
Несколько капель раскалённой плазмы из кипящего моря упали на песок, зашипели, подпрыгивая от переполнявшей их энергии и пожирая по ходу движения желтоватые крупинки, потом упрыгали назад в пучину, оставив после себя неровные ямки и заметно увеличившись в размерах.
Это обстоятельство заставило Лёху повнимательнее приглядеться и к своему острову, и к другим, тем на которые попадали прибывающие сюда люди.
Как оказалось, это не были острова в полном смысле этого слова – скорей они представляли собой куски неизвестной лёгкой породы, плавающие по поверхности моря на манер надувных мячиков. Их разъедало и плавило снизу огнём, они постепенно уменьшались в размерах, пока не исчезали совсем. Но, одновременно, их лёгким ветром относило к берегу, и многие достигали его. В этом случае у находящихся на их поверхности людей появлялась возможность спастись, перешагнув с плавучего острова на твёрдую землю.
Берег был прочным и основательным, тянувшимся в обе стороны почти по прямой линии до самого горизонта. Всю его кромку занимал неширокий, метров в пятьдесят, не более, каменный пляж. Далее, на сколько хватало глаз, простирался луг, заросший низенькой, очень мягкой на вид нежно-зелёной травкой, по которой, наверное, очень приятно было шагать босиком. Там цвели цветы и порхали бабочки. И где-то там же начиналось множество тропинок, которые постепенно, соединяясь друг с другом, превращались в одну широкую дорогу, полого поднимавшуюся по склону холма. По этой дороге неспешно шагало множество людей, и все они направлялись к городу.