ЛЮБОВЬ:
Ты только ничего не выясняй.
РЕВШИН:
Вот тебе раз. Ты меня ставишь в невозможное положение.
ЛЮБОВЬ:
Ничего, удовлетворись невозможным. Оно еще недолго продлится.
РЕВШИН:
Я бедный, я волосатый, я скучный. Скажи прямо, что я тебе приелся.
ЛЮБОВЬ:
И скажу.
РЕВШИН:
А ты самое прелестное, странное, изящное существо на свете. Тебя задумал Чехов, выполнил Ростан и сыграла Дузе. Нет-нет-нет, дарованного счастья не берут назад. Слушай, хочешь, я Барбашина вызову на дуэль?
ЛЮБОВЬ:
Перестань паясничать. Как это противно. Лучше поставь этот стол на место, - все время натыкаюсь. Прибежал, запыхтел, взволновал несчастного Алешу… Зачем это нужно было? Добьет, убьет, перебьет… Что за чушь, в самом деле!
РЕВШИН:
Будем надеяться, что чушь.
ЛЮБОВЬ:
А может быть, убьет, - бог его знает…
РЕВШИН:
Видишь: ты сама допускаешь.
ЛЮБОВЬ:
Ну, милый мой, мало ли что я допускаю. Я допускаю вещи, которые вам не снятся.
Трощейкин возвращается.
ТРОЩЕЙКИН:
Все хорошо. Сговорился. Поехали: он нас ждет у себя дома.
РЕВШИН:
А вы долгонько беседовали.
ТРОЩЕЙКИН:
О, я звонил еще в одно место. Кажется, удастся добыть немного денег. Люба, твоя сестра пришла: нужно ее и Антонину Павловну предупредить. Если достану, завтра же тронемся.
РЕВШИН:
Ну, я вижу, вы развили энергию… Может быть, зря, и Барбашин не так уж страшен; видите, даже в рифму.
ТРОЩЕЙКИН:
Нет-нет, махнем куда-нибудь, а там будем соображать. Словом, все налаживается. Слушайте, я вызвал такси, пешком что-то не хочется. Поехали, поехали.
РЕВШИН:
Только я платить не буду.
ТРОЩЕЙКИН:
Очень даже будете. Что вы ищете? Да вот она. Поехали. Ты, Люба, не волнуйся, я через десять минут буду дома.
ЛЮБОВЬ:
Я спокойна. Вернешься жив.
РЕВШИН:
А вы сидите в светлице и будьте паинькой. Я еще днем забегу. Дайте лапочку.
Оба уходят направо, а слева неторопливо появляется Вера. Она тоже молода и миловидна, но мягче и ручнее сестры.
ВЕРА:
Здравствуй. Что это происходит в доме?
ЛЮБОВЬ:
А что?
ВЕРА:
Не знаю. У Алеши какой-то бешеный вид. Они ушли?
ЛЮБОВЬ:
Ушли.
ВЕРА:
Мама на машинке стучит, как зайчик на барабане.
Пауза.
Опять дождь, гадость. Смотри, новые перчатки. Дешевенькие-дешевенькие.
ЛЮБОВЬ:
У меня есть тоже обновка.
ВЕРА:
А, это интересно.
ЛЮБОВЬ:
Леонид вернулся.
ВЕРА:
Здорово!
ЛЮБОВЬ:
Его видели на нашем углу.
ВЕРА:
Недаром мне вчера снился.
ЛЮБОВЬ:
Оказывается, его из тюрьмы выпустили раньше срока.
ВЕРА:
Странно все-таки: мне снилось, что кто-то его запер в платяной шкап, а когда стали отпирать и трясти, то он же прибежал с отмычкой, страшно озабоченный, и помогал, а когда наконец отперли, там просто висел фрак. Странно, правда?
ЛЮБОВЬ:
Да. Алеша в панике.
ВЕРА:
Ах, Любушка, вот так новость! А занятно было бы на него посмотреть. Помнишь, как он меня всегда дразнил, как я бесилась. А в общем, дико завидовала тебе. Любушка, не надо плакать! Все это обойдется. Я уверена, что он вас не убьет. Тюрьма не термос, в котором можно держать одну и ту же мысль без конца в горячем виде. Не плачь, моя миленькая.
ЛЮБОВЬ:
Есть граница, до которой. Мои нервы выдерживают. Но она. Позади.
ВЕРА:
Перестань, перестань. Ведь есть закон, есть полиция, есть, наконец, здравый смысл. Увидишь: побродит немножко, вздохнет и исчезнет.
ЛЮБОВЬ:
Ах, да не в этом дело. Пускай он меня убьет, я была бы только рада. Дай мне какой-нибудь платочек. Ах, господи… Знаешь, я сегодня вспомнила моего маленького, - как бы он играл этими мячами, - а Алеша был так отвратителен, так страшен!
ВЕРА:
Да, я знаю. Я бы на твоем месте давно развелась.
ЛЮБОВЬ:
Пудра у тебя есть? Спасибо.
ВЕРА:
Развелась бы, вышла за Ревшина и, вероятно, моментально развелась бы снова.
ЛЮБОВЬ:
Когда он прибежал сегодня с фальшивым видом преданной собаки и рассказал, у меня перед глазами прямо вспыхнуло все, вся моя жизнь, и, как бумажка, сгорело. Шесть никому не нужных лет. Единственное счастье - был ребенок, да и тот помер.
ВЕРА:
Положим, ты здорово была влюблена в Алешу первое время.
ЛЮБОВЬ:
Какое! Сама для себя разыграла. Вот и все. Был только один человек, которого я любила.
ВЕРА:
А мне любопытно: он объявится или нет. Ведь на улице ты его, наверное, как-нибудь встретишь.
ЛЮБОВЬ:
Есть одна вещь… Вот, как его Алеша ударил по щеке, когда Миша его держал. Воспользовался. Это меня всегда преследовало, всегда жгло, а теперь жжет особенно. Может быть, потому, что я чувствую, что Леня никогда мне не простит, что я это видела.
ВЕРА:
Какое это было вообще дикое время… Господи! Что с тобой делалось, когда ты решила порвать, помнишь? Нет, ты помнишь?
ЛЮБОВЬ:
Глупо я поступила, а? Такая идиотка.
ВЕРА:
Мы сидели с тобой в темном саду, и падали звезды, и мы обе были в белых платьях, как привидения, и табак на клумбе был, как привидение, и ты говорила, что не можешь больше, что Леня тебя выжимает: вот так.
ЛЮБОВЬ:
Еще бы. У него был ужасающий характер. Сам признавался, что не характер, а харакири. Бесконечно, бессмысленно донимал ревностью, настроениями, всякими своими заскоками. А все-таки это было самое-самое лучшее мое время.
ВЕРА:
А помнишь, как папа испуганно говорил, что он темный делец: полжизни в тени, а другая половина зыбкая, зыбкая, зыбкая.
ЛЮБОВЬ:
Ну, это, положим, никто не доказал. Лене просто все очень завидовали, а папа вообще считал, что, если заниматься денежными операциями, ничем, в сущности, не торгуя, человек должен сидеть либо за решеткой банка, либо за решеткой тюрьмы. А Леня был сам по себе.
ВЕРА:
Да, но это тоже повлияло тогда на тебя.
ЛЮБОВЬ:
На меня все насели. Миша сидел всей своей тушей. Мама меня тихонько подъедала, как собака ест куклу, когда никто не смотрит. Только ты, моя душенька, все впитывала и ничему не удивлялась. Но, конечно, главное, я сама: когда я по нашим свиданиям в парке представляла себе, какова будет с ним жизнь в доме, то я чувствовала - нет, это нельзя будет выдержать: вечное напряжение, вечное электричество… Просто идиотка.
ВЕРА:
А помнишь, как он, бывало, приходил мрачный и мрачно рассказывал что-нибудь дико смешное. Или как мы втроем сидели на веранде, и я знала, что вам до крика хочется, чтоб я ушла, а я сидела в качалке и читала Тургенева, а вы на диване, и я знала, что, как только уйду, вы будете целоваться, и поэтому не уходила.
ЛЮБОВЬ:
Да, он меня безумно любил, безумно невезучей любовью. Но бывали и другие минуты, - совершенной тишины.