Господи, что же вы их уже отпеваете? Все отлично знали, что Барбашин когда-нибудь вернется, а то, что он вернулся несколько раньше, ничего, в сущности, не меняет. Уверяю вас, что он не думает о них больше.
Звонок.
Ревшин входит.
Евгенья Васильевна с супругом, а также свободный художник Куприков.
А, погодите. Он ко мне. (Уходит.)
(Вагабундовой.) Как я вас понимаю! У меня тоже обливается сердце. Между нами говоря, я совершенно убеждена теперь, что это был его ребеночек…
Входят тетя Женя и дядя Поль. Она: пышная, в шелковом платье, была бы в чепце с лентами, если бы на полвека раньше. Он: белый бобрик, белые бравые усы, которые расчесывает щеточкой, благообразен, но гага.[3]
Неужели это все правда? Бежал с каторги? Пытался ночью вломиться к вам?
Глупости, тетя Женя. Что вы слушаете всякие враки?
Хороши враки! Вот Поль его сегодня… Сейчас он это сам расскажет. Он мне чудесно рассказывал. Услышите. (Антонине Павловне.) Поздравляю тебя, Антонина, хотя едва ли это уместно сегодня. (Любови, указывая на Шнап.) С этой стервой я не разговариваю. Кабы знала, не пришла… Поль, все тебя слушают.
Как-то на днях…
Да нет, нет: нынче…
Нынче, говорю я, совершенно для меня неожиданно, я вдруг увидел, как некоторое лицо вышло из ресторана.
Ах, зачем ты меня так балуешь, Женечка? Прелесть! Смотри, Любушка, какие платочки.
Да. Плакать в них будете.
Делая поправку на краткость моего наблюдения и быстроту прохождения объекта, утверждаю, что я был в состоянии трезвом.
Да не ты, а он.
Хорошо: он.
Дядя Поль, тебе это все померещилось. Явление не опасное, но нужно следить.
Вообще это все не очень интересно… Что тебе можно? Хочешь сперва торта? Нам сейчас мама будет читать свою новую сказку.
Мне так показалось, и нет такой силы, которая могла бы меня заставить изменить показание.
Ну-ну, Поль… продолжай… ты теперь разогрелся.
Он шел, я шел. А на днях я видел, как расшиблась велосипедистка.
Может быть, Любушка, подождать, пока все придут?
Нет-нет, ничего, начни.
Что ж, приступим. Итак, этой сказкой или этюдом завершается цикл моих "Озаренных Озер". Поль, друг мой, садись, пожалуйста.
Предпочитаю стоять.
Звонок.
Не понимаю. Он это рассказывал так красочно, так хорошо, а теперь у него что-то заскочило. Может быть, потом разойдется. (Мужу.) Ты мне не нравишься последнее время.
Входит Ревшин, пропуская вперед старушку Николадзе, сухонькую, стриженую, в черном, и Известного писателя: он стар, львист, говорит слегка в нос, медленно и веско, не без выигрышных прочищений горла позади слов, одет в смокинг.{17}
А, наконец!
Ну что же… Надо вас поздравить, по-видимому.