Я вас боюсь, Любовь Ивановна. Вы бы доктора позвали.
Дохтура, дохтура, а не «доктора». Нет, я вами решительно недовольна. Хотела вам дать рекомендацию: годится для роли сварливой служанки, а теперь вижу, не могу дать.
И не нужно мне вашей рукомандации.
Ну, это немножко лучше… Но теперь — будет. Прощайте.
Убивцы ходют. Ночка недобрая.
Прощайте!
Ухожу, ухожу. А завтра вы мне заплатите за два последних месяца. (Уходит.)
Онегин, я тогда моложе… я лучше, кажется… Какая мерзкая старуха! Нет, вы видели что-нибудь подобное! Ах, какая…
Справа входит Трощейкин.
Люба, все кончено! Только что звонил Баумгартен: денег не будет.
Я прошу тебя… Не волнуйся все время так. Это напряжение невыносимо.
Через неделю обещает. Очень нужно! Для чего? На том свете на чаи раздавать?
Пожалуйста, Алеша… У меня голова трещит.
Да, но что делать? Что делать?
Сейчас половина девятого. Мы через час ляжем спать. Вот и все. Я так устала от сегодняшнего кавардака, что прямо зубы стучат.
Ну, это — извините. У меня будет еще один визит сегодня. Неужели ты думаешь, что я это так оставлю? Пока не буду уверен, что никто к нам ночью не ворвется, я спать не лягу — дудки.
А я лягу. И буду спать. Вот — буду.
Я только теперь чувствую, какие мы нищие, беспомощные. Жизнь как-то шла, и бедность не замечалась. Слушай, Люба. Раз все так складывается, то единственный выход — принять предложение Ревшина.
Какое такое предложение Ревшина?
Мое предложение, собственно. Видишь ли, он дает мне деньги на отъезд и все такое, а ты временно поселишься у его сестры в деревне.
Прекрасный план.
Конечно, прекрасный. Я другого разрешения вопроса не вижу. Мы завтра же отправимся, если переживем ночь.
Алеша, посмотри мне в глаза.
Оставь. Я считаю, что это нужно сделать, хотя бы на две недели. Отдохнем, очухаемся.
Так позволь тебе сказать. Я не только никогда не поеду к ревшинской сестре, но вообще отсюда не двинусь.
Люба, Люба, Люба. Не выводи меня из себя. У меня сегодня нервы плохо слушаются. Ты, очевидно, хочешь погибнуть… Боже мой, уже совсем ночь. Смотри, я никогда не замечал, что у нас ни одного фонаря перед домом нет. Посмотри, где следующий. Луна бы скорее вышла.
Могу тебя порадовать: Марфа просила расчета. И уже ушла.
Так. Так. Крысы покидают корабль. Великолепно… Я тебя на коленях умоляю, Люба: уедем завтра. Ведь это глухой ад. Ведь сама судьба нас выселяет. Хорошо, предположим, будет при нас сыщик, но нельзя же его посылать в лавку. Значит, надо завтра искать опять прислугу, как-то хлопотать, твою дуру сестру просить… Это заботы, которые я не в силах вынести при теперешнем положении. Ну, Любушка, ну, детка моя, ну, что тебе стоит. Ведь иначе Ревшин мне не даст, это же вопрос жизни, а не вопрос мещанских приличий.
Скажи мне, ты когда-нибудь задумывался над вопросом, почему тебя не любят?
Кто не любит?
Да никто не любит: ни один черт не одолжит тебе ни копейки. А многие относятся к тебе просто с каким-то отвращением.
Что за вздор. Наоборот, ты сама видела, как сегодня все заходили, интересовались, советовали…
Не знаю… Я следила за твоим лицом, пока мама читала свою вещицу, и мне казалось, я понимаю, о чем ты думаешь и каким ты себя чувствуешь одиноким. Мне показалось, мы даже переглянулись с тобой, как когда-то, очень давно, переглядывались. А теперь мне сдается, что я ошиблась, что ты не чувствовал ничего, а только все по кругу думал, даст ли тебе Баумгартен эти гроши на бегство.