Только некоторые места или все?
Все, все. Мамочка, я сейчас зарыдаю. Иди спать, пожалуйста.
Хочешь моих капель?
Я ничего не хочу. Я хочу умереть.
Знаешь, что мне напоминает твое настроение?
Ах, оставь, мамочка…
Нет, это странно… Вот когда тебе было девятнадцать лет и ты бредила Барбашиным, и приходила домой ни жива ни мертва, и я боялась тебе сказать слово.
Значит, и теперь бойся.
Обещай мне, что ты ничего не сделаешь опрометчивого, неразумного. Обещай мне, Любинька!
Какое тебе дело? Отстань ты от меня.
Я совсем не того опасаюсь, чего Алеша. У меня совсем другой страх.
А я тебе говорю: отстань! Ты живешь в своем мире, а я в своем. Не будем налаживать междупланетное сообщение. Все равно ничего не выйдет.
Мне очень грустно, что ты так замыкаешься в себе. Я часто думаю, что ты несправедлива к Алеше. Он все-таки очень хороший и обожает тебя.
Это что: тактический маневр?
Нет, просто я вспоминаю некоторые вещи. Твое тогдашнее сумасшествие и то, что папа тебе говорил.
Спокойной ночи.
И вот все это как-то повторяется. Ну, помоги тебе бог справиться и теперь с этим.
Перестань, перестань, перестань… Ты меня сама вовлекаешь в какую-то мутную, липкую, пошлую обстановку чувств. Я не хочу! Какое тебе дело до меня? Алеша лезет со своими страхами, а ты со своими. Оставьте меня. Не трогайте меня. Кому какое дело, что меня шесть лет медленно сжимали и вытягивали, пока я не превратилась в какую-то роковую уездную газель — с глазами и больше ни с чем? Я не хочу. И главное, какое ты имеешь право меня допрашивать? Ведь тебе решительно все равно, ты просто входишь в ритм и потом не можешь остановиться…
Один только вопрос, и я пойду спать: ты с ним увидишься?
Я ему с няней пошлю французскую записку,{35} я к нему побегу, я брошу мужа, я…
Люба, ты… ты шутишь?
Да. Набросок третьего действия.
Дай бог, чтобы он тебя разлюбил за эти годы, а то хлопот не оберешься.
Мама, перестань. Слышишь, перестань!
Трощейкин входит справа и обращается назад в дверь.
Сюда, пожалуйста…
(Любови.) Спокойной ночи. Храни тебя бог.
Что вы там в коридоре застряли? Это просто старые журналы, хлам, — оставьте.
Спокойной ночи, Алеша.
Спите, спите. (В дверь.) Пожалуйте сюда.
Антонина Павловна уходит, входит Барбошин: костюм спортивный, в клетку, с английскими шароварами, но голова трагического актера{36} и длинные седовато-рыжие волосы. Он движется медленно и крупно. Торжественно-рассеян. Сыщик с надрывом. Войдя, он глубоко кланяется Любови.
Не вам, не вам кланяюсь, а всем женам, обманываемым, душимым, сжигаемым, и прекрасным изменницам прошлого века, под густыми, как ночь, вуалями.
Вот это моя мастерская. Покушение случилось здесь. Боюсь, что именно эта комната будет его притягивать.
Дитя! О, обаятельная, обывательская наивность!{37} Нет, место преступления привлекало преступников только до тех пор, пока этот факт не стал достоянием широкой публики. Когда дикое ущелье превращается в курорт, орлы улетают. (Опять глубоко кланяется Любови.) Еще кланяюсь женам молчаливым, задумчивым… женской загадке кланяюсь…
Алеша, что этому господину от меня нужно?
(Тихо.) Не бойся, все хорошо. Это лучший агент, которого мне могло дать здешнее бюро частного сыска.