Благодаря общению с русской «Китайской эскадрой», из разговоров командных лиц между собой выяснилось, что русский адмирал, по приказанию своего правительства, устроился на зимнюю стоянку в этой бухте, но нашел этот пункт таким незаселенным и невероятно пустынным (там не было японских чайных, которые русские считали необходимыми для зимней стоянки), что русская эскадра туда уже никогда больше не вернется. Русский адмирал, как мне доносили, самым настойчивым образом отсоветовал своему правительству обосноваться в этой бухте, так как там абсолютно нечего делать. Таким образом, русские не были заинтересованы в этом пункте. Последняя справка прибыла одновременно с ответом русского министра иностранных дел графа Муравьева немецкому послу, который, по приказанию канцлера, прозондировал по этому поводу почву в Петербурге. Муравьев сообщил, что Россия, правда, не имеет прямых договорных, основанных на соглашении с Китаем, прав на бухту, но все же она предъявляет свои притязания на Киао-Чау на основании «droit du premier mouillage» («право первоначального занятия»), ибо русские суда бросили там якорь раньше других флотилий.
Этот ответ противоречил докладу начальника восточноазиатской эскадры.
Когда я встретился у канцлера с адмиралом Голльманом, чтобы обсудить этот ответ, князь Гогенлоэ по прочтении его, улыбаясь своей тонкой иронической улыбкой, сказал, что он не сумел найти в Министерстве иностранных дел ни одного юриста, который мог бы ему дать справку об этом удивительном «праве»; может быть, это в состоянии сделать представитель морского ведомства. Адмирал Голльман на основании своего опыта заявил, что он никогда и ничего об этом не слыхал; это бессмыслица и выдумка Муравьева, который не хочет, чтобы другой народ обосновался в Киао-Чау. Я посоветовал для разъяснения вопроса затребовать заключение еще жившего тогда известного знатока международного морского права тайного советника адмиралтейства Перельса, признанного авторитета в этой области. Так и сделали. Заключение его было уничтожающим для Муравьева, подтверждало мнение Голльмана и совершенно разрушало легенду о «праве первоначального занятия». Так проходили месяцы, а между тем предстояло мое посещение Петергофа в августе 1897 года. В согласии с князем Гогенлоэ, я решил лично открыто поговорить с царем и, если возможно, положить, таким образом, конец нотам и дипломатическим хитростям Муравьева.
Объяснение произошло в Петергофе. Царь сказал мне, что он совершенно не заинтересован в пунктах южнее линии Тяньзинь Пекин, так что у него нет никаких оснований ставить нам препятствия в Шаньдуне. Его интересы, после того как англичане поставили ему затруднения в Мокло, сосредоточились в Ялу, Порт-Артуре и т. д. Он даже будет рад, если Германия на будущее время окажется желанным соседом России по ту сторону Чилийского залива. После этого у меня был разговор с Муравьевым. Он прибегал к разным трюкам, всячески изворачивался, сославшись, наконец, и на свое знаменитое «право первоначального занятия». Я только и ожидал этого момента и в свою очередь перешел в наступление, основательно приперев его к стенке заключением Перельса. Когда я, наконец, по желанию царя, передал ему результат беседы обоих государей, дипломат еще более смутился, потеряв свое притворное хладнокровие, и капитулировал.
Таким образом, в политическом отношении почва была подготовлена. Осенью пришло известие от епископа Анцера об убийстве двух немецких католических миссионеров в Шаньдуне. Весь немецкий католический мир, в особенности партия центра, требовал энергичных мер. Канцлер предложил мне немедленно вмешаться в это дело. На зимней охоте в Лецлингене я обсуждал с ним в одной из маленьких башенок замка шаги, которые надо было предпринять. Князь предложил вручить присутствующему принцу Генриху Прусскому командование эскадрой, которую надо было выслать для подкрепления восточноазиатской морской дивизии. Я сообщил об этом своему брату в присутствии канцлера. Принц и присутствовавшие были очень обрадованы. Канцлер послал об этом сообщение в Министерство иностранных дел, а также находившемуся в дороге новому статс-секретарю по иностранным делам г-ну фон Бюлову.
В ноябре 1897 года Киао-Чау был занят. В декабре того же года принц Генрих со своей дивизией выступил на борту «Германии» в Восточную Азию, где впоследствии и взял на себя командование над всей восточноазиатской эскадрой. 6 марта 1898 года был подписан арендный договор с Китаем относительно Киао-Чау. В то же время мистер Чемберлен в Лондоне подал японскому послу барону Кото мысль о заключении англо-японского союза, чтобы поставить преграду упорному продвижению России на восток. Естественно будет спросить, почему, говоря о нашем смелом выступлении, мы умалчиваем об Англии, которая была в данном случае стороной заинтересованной. Дело в том, что по этому вопросу прелюдия с Англией разыгралась уже раньше. У меня было намерение возместить недостаток немецких угольных станций основанием таковых, желательно по соглашению с Англией, путем аренды или покупки. Так как канцлер Гогенлоэ мой дядя, одновременно родственник королевы Виктории был издавна известен ей и пользовался ее большим уважением, то я надеялся, что это несколько облегчит переговоры с английским правительством. Но эта надежда не оправдалась. Переговоры тянулись без конца, без надежды на успешное завершение. По желанию канцлера, я решил поэтому переговорить лично с английским послом в Берлине. В разговоре с ним я сетовал на отношение ко мне английского правительства, которое всюду и всегда оказывает противодействие даже самым законным требованиям Германии. Посол без обиняков согласился с этим и выразил свое удивление по поводу того, что английское правительство так мало идет навстречу Германии и что оно так близоруко. Ибо когда такая молодая возрождающаяся страна, как Германия, развитие которой все равно нельзя задержать, вместо того чтобы получить нужное ей либо собственными силами, либо соединившись с другими странами, обращается непосредственно к Англии, испрашивая ее предварительное согласие, то это в сущности больше, чем Англия могла бы пожелать. И так как Англии уже принадлежит почти весь мир, то она легко могла бы найти одно место, где и позволила бы Германии основать свою станцию. Он не понимает, сказал английский посол, этих господ из Даунинг-стрит. Если Германия не получит такое место с помощью Англии, то она, по всей вероятности, самостоятельно займет подходящий пункт, так как Англия в сущности не имеет никакого права воспрепятствовать ей в этом.